Великий диктатор. Книга третья
Шрифт:
— И ты выстрелишь в собственного деда? — удивленно спросил он у меня, впрочем, не отпуская моих ушей.
— Не в тебя, а в твою ногу, — парировал я. — Мои ухи, ой, уши, думаю стоят твоей ноги.
— Ну ты, — возмутился старик и, отпустив, наконец, мои горящие огнём органы слуха, отступил на пару шагов и с укоризной на меня посмотрел.
После чего спокойно развернулся ко мне спиной и, дойдя до кресла, почти рухнул в него.
— Да убери ты эту пукалку, — возмутился дед, заметив, что я его ещё держу на прицеле. — Воспитал на
Выполнив то, что он просил, я, не спрашивая разрешения, развалился в соседнем кресле и массируя пострадавшие уши, уставился на висящую на противоположной стене картину. Виноватым я себя совершенно не чувствовал, сам ведь меня учил давать отпор в любой ситуации. Вот пусть себя и винит. Но и смотреть в глаза деду мне почему-то не хотелось совершенно. Поэтому и рассматривал картину и изображённую на ней женщину с зонтиком.
— Наша хозяйка говорит, что это знаменитая картина какого-то Клода Мони.
— Моне. Клод Моне, — поправил я деда. — Знаменитый французский художник.
— Да похер! Ты, давай, колись, что у тебя там в Лондоне приключилось? — пыхая ароматным турецким табаком, распорядился дед Кауко.
— Грабители приключились, — выдавил я
— А поподробнее? — насел на меня дед.
Ну, слово за слово, и я незаметно выложил ему всю историю. А как выговорился, так сразу и какое-то облегчение на душе поселилось, несмотря на ноющие уши.
— Пистолет этот был?
— Нет. Этот я после купил. Тогда со мной револьвер был, который я позже в Темзе утопил.
— Молодец. Но то, что ты после боя Калевалу читал для успокоения — это неправильно! Всё древнее и народное, руны, песни, стихи футарка надо перед боем читать. По себе знаю, больше толка. Злее становишься и в тоже время, как не странно, более внимательным. А вот успокаивать себя и просить упокоения для врагов своих лучше молитвой. Пойдём, внук. Помолимся вместе, — дед выбил трубку в высокую пепельницу и, поднявшись на ноги, махнул мне рукой в сторону висящего на стене распятия.
Возле которого и, покряхтывая, опустился на колени. Я с опаской подошёл к нему и пристроился рядом. Он улыбнулся мне, перекрестился и сказал:
— Я начну, а ты подхватывай. Да свершится воля Господня, Отца и Сына и Святого Духа, Аминь. Благодарю Тебя, Отец мой небесный, чрез Иисуса Христа, возлюбленного Сына Твоего, что Ты милостиво уберег меня в день этот, и прошу Тебя, прости мне грехи мои и прегрешения мои и сохрани меня в эту ночь Твоей благодатью, — забубнил старик вечернюю молитву Мартина Лютера.
— Ибо предаю я тело и душу мою, и всего себя в руки Твои. Да пребудет ангел Твой Святой со мною, чтобы не овладел мною злой враг рода человеческого, — подхватил я.
Затем, мы вместе с ним спели два гимна из псалтыря Беккера. А я вспомнил, что вот так же дед заставил меня вместе с ним молиться после того, как пришлось прирезать козу Белку. С которой я подрался в шесть лет и треснул её промеж глаз поленом. Она перестала давать
И вот, после того случая, то ли в качестве наказания за потерю имущества, то ли как урок, дед загнал меня в библиотеку, где мы вместе с ним целый час молились. Почти как сейчас. Мне даже интересно стало — чего он хотел этим добиться. Но, боясь нарваться на заумную проповедь, решил промолчать. И правильно сделал.
— Ты должен понять, Матти, — заговорил старик, как только мы опять переместились в кресла. — Я в ответе за всех вас. За сыновей, которых зачал и за внуков и правнуков. Ты вырастешь. Женишься, заведешь своих детей. И вот тогда поймёшь, что такое ответственность за своих потомков. Всё! Оставь меня в покое! Иди к себе, но на будущее запомни, если куда соберёшься пойти погулять, просто предупреди об этом. Хорошо?
— Да, деда, — пришлось мне пообещать.
А вечером, уже лёжа в кровати и вспоминая наш разговор, я вдруг понял, что очень сильно изменился. И во многом благодаря общению с этим стариком. Ведь мне и в голову не могло прийти в своём первом мире добить противников после драки. Пусть даже они и ограбили бы меня, отобрав что-то. Как было пару раз в парке Горького, когда у меня, мелкого, старшаки отбирали невеликие карманные деньги. Да что там добить, я бы и выстрелить не смог, даже если бы у меня и был тогда пистолет. А сейчас у меня уже маленькое кладбище врагов образовалось. Как-то раньше и не задумывался об этом. Или повода не было? Или это так нынешнее время влияет? Но додумать не успел — заснул.
……
— Раз-два-три, — считал взмахи флажка сидевший рядом со мной в кабине нашего грузовичка «Sisu-kuorma» подполковник. — Восемь-девять-десять! Старт! — выкрикнул он и с надеждой уставился на меня.
И я не подвел его. Стартовали от арсенала «Пюто» мы первые. Сразу же за нами пристроился открытый грузовик компании «Берлие» (Berliet), а вот у полуторки «Рено-10CV» явно что-то не заладилось, и она так и осталась стоять на арсенальной площади.
— Мистер Петен, не забывайте, что вы — мой штурман. Я совершенно не знаю города, — привлёк я на английском внимание французского офицера, который, пригнувшись, пялился в боковое зеркало.
— Да-да, мистер Хухта. Я помню свои обязанности. Пока езжайте прямо. Как увидите набережную Сены — сворачивайте налево. Впрочем, я подскажу, — успокоили меня, и я опять принялся гадать является ли этот Петен тем самым Петеном, который был военным диктатором во время оккупации Франции во вторую мировую.
Гадал и не забывал поглядывать в зеркала за прицепленной к грузовику семидесятипятимиллиметровой пушкой. Веса в ней было всего одиннадцать центнеров, но в кузове ещё ехал её расчёт, состоявший из четырёх курсантов военной академии «Сен-Сир», и пять ящиков со снарядами.