Великое море. Человеческая история Средиземноморья

Abulafia David

Поэтому неудивительно, что не события в Средиземном и даже не события в Черном море привели русский флот в средиземноморские воды. Далеко на северо-востоке Европы русская императрица Екатерина Великая протащила своего кандидата на оспариваемый польский престол; набеги на противников нового короля перекинулись на османскую территорию, и в 1768 году началась турецко-русская война.3 Британцы заключили торговый договор с Екатериной в 1766 году и были убеждены, что при осторожном обращении императрица Екатерина может принести им немало выгод. Британское правительство полагало, что морская экспансия России на самом деле увеличит зависимость от Британии, потому что экспансия может быть достигнута только с британской помощью. Правительство также полагало, что французские купцы в конце концов ворвутся в Черное море, если их не остановит успешная русская кампания против турок. В британском политическом воображении начала развиваться идея войны по доверенности, в которой русский флот очистил бы Средиземноморье от угроз британским интересам. Министр Людовика XV де Брольи рассматривал проблему примерно так же: он утверждал, что победа русского флота над турками поставит под угрозу французскую торговлю в Леванте.4

Тем не менее, шансы русских добиться чего-либо в Средиземноморье были невелики.

Черноморский флот не смог бы отважиться на проход через Босфор мимо османской столицы, поэтому русские решили направить пять эскадр из Балтики в Средиземноморье, через Гибралтарский пролив. Таким образом, и в Северном, и в Средиземном морях русским было крайне необходимо воспользоваться военно-морскими возможностями дружественной державы - некоторые из их кораблей были откровенно не в состоянии провести много месяцев в море (сразу после прибытия в английский порт Халл два больших судна должны были пройти капитальный ремонт, а одно из них затем село на мель у южного английского побережья). Англичане стремились защитить свой предполагаемый нейтралитет, но Адмиралтейство издало приказ, согласно которому русские корабли могли покупать все необходимое в Гибралтаре и на Минорке. В январе 1770 года четыре русских линкора готовились в Маоне, и русские назначили греческого предпринимателя своим консулом.5

Пока турки ворчали по поводу британской помощи русскому флоту, русские продвигались на восток и 6 июля 1770 года вступили в бой с турецким флотом у Чесме, расположенного за Хиосом. В самом начале сражения русские оказались в затруднительном положении: один из их кораблей взорвался, когда на его палубу упала пылающая мачта турецкого судна. В итоге русским просто повезло: сильный западный ветер благоприятствовал использованию ими огневых средств в проливе между Хиосом и турецким материком, и многие турецкие корабли сгорели в воде. Австрийский император был впечатлен и обеспокоен: "Вся Европа понадобится, чтобы сдержать этих людей, турки - ничто по сравнению с ними".6 Хотя русские одержали победу и, в некотором смысле, завоевали господство на море, они не знали, что делать дальше; однако они создали несколько станций снабжения, и в течение нескольких лет происходили стычки и набеги в Эгейском море и вплоть до Дамиетты, где они захватили губернатора Дамаска. Но, как выяснили британцы на Минорке, по-настоящему ценным было обладание значительной, стратегически расположенной гаванью, а этого русским не хватало.

Тем не менее было ощущение, что баланс сил в Средиземноморье изменился непредсказуемым образом. Падение могущества Османской империи и растущая слабость Венеции привели к образованию вакуума, и, как мы увидим, не только русские, но и датчане, шведы и, в конце концов, американцы вторглись в Средиземноморье, даже если их основные интересы лежали в другом месте. В этом, собственно, и заключалась часть проблемы: все, кроме венецианцев и рагузанцев, которые были старожилами, рассматривали Средиземноморье как одну из многих политических и торговых сфер, в которых им приходилось действовать - даже барбарийские пираты безнаказанно совершали набеги на атлантические воды. Бездействие Франции перед лицом британских контругроз дало русским свободу действий в восточном Средиземноморье.7 Действительно, к 1774 году боевые действия практически не велись, поскольку русские, вопреки всему, установили эффективный контроль над левантийскими водами. Однако им не удалось захватить крупные острова Эгейского моря, такие как Лемнос и Имброс, которые контролировали выход к Дарданеллам, и было трудно представить, как они смогут сохранить постоянное присутствие в Средиземноморье, если смогут войти туда только через Гибралтар.8 Русским еще предстояло выяснить, какие преимущества они могли бы извлечь из своего присутствия в Средиземноморье: контроль над восточным Средиземноморьем не был самоцелью, как показал мир с турками, заключенный русскими в 1774 году. По условиям Кючюк-Кайнарджийского договора турки впервые признали российский контроль над частью черноморского побережья; Россия также получила право отправлять торговые суда через Босфор в Средиземное море, и это открывало перспективы возрождения древних торговых путей, связывавших северные берега Черного моря со Средиземным. Теперь Екатерина II начала задумываться о долге православной России перед христианскими народами Восточной Европы, особенно греками. Русские разжигали серьезное, но бесполезное восстание греков в Морее в 1770 году. Идеал помощи угнетенным православным Греции, находившейся под властью Османской империи, стал частью более великого идеала: возвращения Константинополя православным, "Великой идеи", над которой русские цари еще долго будут размышлять.9

II

Несколько лет успеха в Эгейском море разожгли аппетит русского двора к дальнейшим средиземноморским приключениям. Характерной особенностью этих проектов было то, что они зарождались за пределами Средиземноморья. В 1780 году британское правительство было втянуто в войну с мятежными американскими колониями, которая становилась все более опасной из-за поддержки, которую оказывали Соединенным Штатам французы и испанцы. С 1779 по 1783 год Гибралтар вновь столкнулся с испанской блокадой и, наконец, с непрекращающимися бомбардировками, во время которых его стойко защищал губернатор Элиотт10 .10 В условиях такого давления на Британию важно было найти союзников, желательно с кораблями, и Россия стала очевидным другом. Однако дружбу нужно было купить. Британский министр Стормонт пытался склонить Екатерину к совместной атаке на Майорку, утверждая, что "выгода для России от такого расположения порта слишком очевидна, чтобы на ней останавливаться". Он настаивал, что "Петр Великий сразу же ухватился бы за эту идею" и что британское правительство не испытает ничего, кроме радости, от приобретения Майорки русскими. Стормонта беспокоили слухи о том, что враги Британии пытались склонить Россию в свой лагерь предложениями Пуэрто-Рико или Тринидада. Британцы понимали, что Средиземное море таинственным образом притягивает Россию. Русские язвительно отзывались о предложениях островов в Карибском бассейне, независимо от того, испанские они или британские. Министр Екатерины II Потемкин, глядя с высоты своего роста, сказал британскому посланнику в Санкт-Петербурге сэру Джеймсу Харрису: "Вы нас погубите, если дадите нам дальние колонии. Вы видите, что

наши корабли с трудом выходят из Балтики, как же вы тогда заставите их перейти через Атлантику?" Сэр Джеймс остался при своем мнении, что "единственная уступка, которая могла бы побудить императрицу стать нашим союзником, это Минорка"; она стала бы "колонной славы императрицы". Замысел Потемкина не был рассчитан на поддержку минорки: все они должны были быть изгнаны, а остров заселен греками. Минорка должна была стать бастионом православия в западном Средиземноморье, передовым постом в борьбе России с османами.

Проблема Харриса заключалась в том, что это было просто предложение, к которому проявили интерес Потемкин и его собственное правительство; британское правительство на самом деле не санкционировало явного предложения, а русским очень нравилась возможность выступить в роли посредников в разделенной Европе. С одной стороны, Екатерина искренне желала получить Минорку, но с другой - она понимала, что Британия ожидает взамен нечто очень существенное - российскую военно-морскую поддержку. Она также знала, что Минорку будет трудно защитить от вторжений испанцев и французов. В который раз она отметила: "Я не буду поддаваться искушению". Она решила, что ее миссия заключается в установлении мира между враждующими сторонами, а не в усугублении конфликта в Атлантике и Средиземноморье. Ее практический здравый смысл восторжествовал, и ее решение оправдалось уже через год, поскольку испанцы теперь обратили свое внимание на Менорку и в феврале 1782 года вырвали остров из-под британского контроля.11 Резкий комментарий к этим обращениям к царице дал анонимный автор, возможно, Эдмунд Берк:

У Англии было достаточно времени, чтобы обдумать и осудить эту нелепую и слепую политику, под влиянием которой она привлекла со дна Ботнического залива неопределенного союзника и всегда подозреваемого друга, чтобы создать новую военно-морскую империю в Средиземноморье и на Архипелаге.12

Это было написано несколько лет спустя, когда британское правительство начало жалеть о своей прошлой поддержке России. Сейчас, в 1788 году, британское правительство размышляло, будет ли Людовик XVI заинтересован в совместной блокаде Ла-Манша, чтобы предотвратить выход русских в Средиземное море.13

Несмотря на то, что Екатерина отклонила предложение Минорки, эти переговоры и окончательное охлаждение симпатий Великобритании к русским свидетельствуют о том, что Россия завоевала для себя значительную роль в средиземноморской войне и дипломатии, которую она попытается сохранить и в дальнейшем. Аннексия Крыма в 1783 году и дальнейшее распространение российской власти на Черноморское побережье (что привело к основанию Одессы) способствовали укреплению российских амбиций в Средиземноморье, поскольку теперь царица располагала базой для торговых и военно-морских операций в направлении Дарданелл. Многое зависело от отношений с турками; в 1789 году, когда Екатерина вела войну с Возвышенной Портой, греческие корсары по лицензии русских преследовали турецкое судоходство в Адриатике и Эгейском море. Их охотно поддерживала Венеция, совершавшая последние акты неповиновения в качестве независимой республики: греческому капитану Кацонесу было разрешено использовать венецианский Корфу в качестве своей базы, что заставило русских задуматься об острове как о возможном плацдарме в Средиземном море. Кацонес усложнил жизнь туркам: он захватил крепость Герцег-Нови в Которском заливе и совершал набеги вплоть до Кипра. К 1789 году три "недисциплинированные, во многом неорганизованные и полупиратские эскадры" под российским флагом стали настоящим раздражителем для османов.14 Их набеги наглядно продемонстрировали нестабильность Средиземноморья.

Способ обеспечить стабильность был очевиден: по крайней мере в краткосрочной перспективе мирные договоры разрешали разногласия по поводу территорий и обеспечивали торговым судам безопасный проход. Так, после подписания мира с турками в 1792 году российская торговля в Средиземноморье начала расширяться, отчасти благодаря удачному расположению Одессы - она была практически свободна ото льда и имела хороший доступ к открытым пространствам Украины и южной Польши. В год своего официального основания, 1796, Одесса уже принимала сорок девять турецких, тридцать четыре русских и три австрийских корабля, а также привлекала переселенцев из Греции, Албании и южных славянских земель. Купцы прибывали из Корфу, Неаполя, Генуи и Триполи. Заглядывая в будущее, можно сказать, что к 1802-3 годам Одесса импортировала огромное количество оливкового масла, вина, сухофруктов и шерсти из Греции, Италии и Испании, в основном на греческих и итальянских судах под турецкими, российскими и австрийскими флагами; в то же время российские черноморские порты экспортировали зерна почти в два раза больше, чем импортировали (в 1805 году экспорт зерна составил 5 700 000 рублей).15 Все эти коммерческие успехи были невозможны без свободного прохода через Босфор и Дарданеллы, который мог быть гарантирован только договором Турции с Россией или, что более зловеще, победой России над османами, которая отвоевала бы Константинополь у турок и вернула его православным хозяевам.

В год основания Одессы Екатерину сменил ее сын Павел, чьи амбиции легко превзошли амбиции его матери, ведь она была достаточно умна, чтобы понимать пределы российского могущества. В 1782 году он уже побывал в Средиземноморье, условно инкогнито, как "граф Северный", в грандиозном турне, охватившем Неаполь, Венецию и Геную, и его впечатления пробудили в нем интерес к созданию русского плацдарма в этом регионе16.16 За свое короткое пятилетнее правление он еще раз продвинул Россию в сердце Средиземноморья. Русские по-прежнему искали островную базу в Средиземноморье, но внимание царя Павла переместилось с Минорки на восток и сосредоточилось на Мальте. Однако, как и прежде, причиной русского вмешательства были обстоятельства, далекие от Средиземноморья, и первоначальный интерес Павла был связан не с островом, а с его рыцарями. Связи между мальтийскими рыцарями и Россией насчитывали много лет. В 1697 году Петр I отправил на остров своего генерала Бориса Череметова, чтобы предложить совместную кампанию против османов. Русские корабли должны были сразиться с турецким флотом в Черном море, а небольшой, но мощный мальтийский флот - атаковать турок в Эгейском море. Великий магистр не желал бросать вызов еще малоизвестной Российской империи, которая, в конце концов, оставалась бастионом православного христианства. Тем не менее, Череметов произвел на рыцарей большое впечатление своей слезной преданностью реликвии руки Иоанна Крестителя, принесенной в великолепную Конвентуальную церковь в Валлетте во время службы на Пятидесятницу, на которой, к большому восхищению рыцарей, присутствовал этот гость из другого христианского мира.17