Великое море. Человеческая история Средиземноморья
Шрифт:
IV
Огромный успех Ливорно не был чем-то исключительным. Генуэзцы также пытались создать свой собственный свободный порт в XVII веке, начав в 1590 году с продовольственных товаров и распространив тарифные льготы на все товары в 1609 году. Это был другой тип свободного порта, чем в Ливорно: в Генуе упор делался на свободный провоз товаров, в то время как в Ливорно упор делался на привлечение купцов, которые были бы свободны от ограничений на право проживания и ведения бизнеса. Характер города и его бизнеса сильно изменился с тех пор, как Генуя соперничала с Пизой, Венецией и Барселоной за господство в Средиземноморье. Переход от активной торговли к финансовому обеспечению испанского двора отразился на всем генуэзском обществе, хотя те, кто обслуживал испанский королевский долг, были членами элитных семей. К 1560-м годам они потеряли интерес к кораблестроению.53 Генуэзские корабли стали составлять меньшинство среди тех, что прибывали в порт Генуи: начиная с 1596 года более 70 процентов судов, проходивших через него, были иностранными. Вполне предсказуемо, что рагузанцы были очень активны, но также и ганзейские суда из Германии и Низких стран, а в XVII веке все более важную роль стали играть голландцы.54 В конце XVI века генуэзские купцы часто покупали доли в рагузских кораблях, но это лишь подчеркивает произошедшие перемены: мысль о том, что маленькая адриатическая республика может превзойти "ла Суперба", гордую генуэзскую республику, была бы высмеяна двумя столетиями ранее.
Генуэзцы считали себя союзниками испанской короны; король Испании предпочел бы
Генуэзцы разделяли с венецианцами ностальгию по прошлым временам, по той эпохе, когда Генуя достигла величия, отправляя свои галеры по всему Средиземноморью и даже в дальние моря. Генуэзский дворянин Антонио Джулио Бриньоле Сале в 1642 году написал трактат, в котором рассмотрел аргументы за и против строительства нового галерного флота, который, как надеялись отцы города, вернет генуэзцам удачу. Он был убежден, что Средиземноморье - идеальный театр военных действий, поскольку "провинции более многочисленны и более отчетливы, где многие заходят в порт, так что каждый может легче найти работу". Построив галеры, можно будет возобновить "древние левантийские пути", которые были "особым театром приобретений и славы генуэзцев", - на этом он настаивал, признавая, что противники его плана утверждали, что Средиземноморье уже не выглядит так, как в средневековые времена, и строительство галер по средневековой моде не вернет тот утраченный мир.57
В конце XVI и XVII веков Средиземноморье переживало своего рода дезориентацию. Несмотря на попытки генуэзцев восстановить левантийскую торговлю, Средиземноморье утратило свое первенство в западноевропейском трафике в пользу атлантических купцов, для которых Средиземноморье было одним, и не обязательно самым интересным или важным, из тех, что простирались от Голландии до Бразилии и Ост-Индии, или от Англии до Ньюфаундленда и Московии.58 Первоначальные обещания пятнадцатого и начала шестнадцатого веков не оправдались.
Диаспоры в отчаянии, 1560-1700 гг.
I
Османские султаны и испанские короли, а также их налоговые чиновники проявляли большой интерес к религиозной принадлежности тех, кто пересекал подвластные им районы Средиземноморья. Иногда, в эпоху, отмеченную столкновением христианской и мусульманской империй, кажется, что Средиземноморье резко разделено между двумя конфессиями. Однако османы уже давно смирились с существованием христианского большинства во многих землях, которыми они управляли, в то время как другие группы перемещались (метафорически) между религиозными идентичностями. Мы уже сталкивались с евреями-сефардами, с их удивительной способностью мутировать в условно христианских "португальцев", когда они входили в порты средиземноморской Испании. Это существование, подвешенное между мирами, вызвало собственную напряженность в XVII веке, когда многие сефарды провозгласили заблуждавшегося еврея из Смирны Мессией. Аналогичные противоречия наблюдались и среди остатков мусульманского населения Испании. Трагическая история морисков разыгралась в основном вдали от Средиземного моря в период между обращением последнего открыто практикующего мусульманина в 1525 году и окончательным изгнанием в 1609 году; именно изоляция от исламского мира придала этому народу самобытность, вновь оказавшись между религиями.
Мир, в котором жили эти мориски, во многом отличался от мира, в котором жила другая группа conversos, еврейского происхождения. Хотя некоторые мориски предстали перед инквизицией, испанские власти поначалу закрывали глаза на то, что они продолжают исповедовать ислам; иногда можно было заплатить короне "услугу", за которую можно было получить освобождение от вмешательства инквизиции, которая с ужасом обнаружила, что не может увеличить свои доходы за счет ареста имущества освобожденных от наказания подозреваемых.1 Во многих общинах морисков не было христианского священника, поэтому продолжение исповедования старой религии не вызывает удивления; даже в тех районах, где происходила христианизация, иногда возникало исламизированное христианство, о чем свидетельствуют замечательные свинцовые таблички из Сакромонте, недалеко от Гранады, с их пророчествами о том, что "арабы будут теми, кто поможет религии в последние дни", и загадочными ссылками на христианского халифа, или преемника (Иисуса, а не Мухаммеда).2 Во многих отношениях главная забота короны была скорее политической, чем религиозной: Один испанский христианский писатель сообщил, что лидеры гранадских морисков вели тайные переговоры с правителями барбарийских государств и с турками в надежде создать государство под их защитой, но это было безнадежным делом, поскольку у них не было ни кораблей, ни припасов; кроме того, испанские прибрежные станции в Северной Африке служили частичным барьером для контактов между барбарийскими государствами и морисками, а "алжирские корсары гораздо лучше умеют пиратствовать и торговать вдоль побережья, чем совершать сложные экспедиции на суше".3 Но даже в этом случае не было места для самоуспокоения. Мориски могли поддержать османских султанов, создав отвлекающий маневр внутри Испании, в то время как армии и флоты католического короля были заняты в далеких землях - не только в Лепанто или на Мальте, но и в Нидерландах. Филипп II, как и его отец Карл V, был склонен рассматривать проблему неверия в черно-белых тонах, так что для Филиппа присутствие в Испании непокорных морисков было, в конечном счете, частью той же проблемы, что и присутствие в его северных владениях непокорных кальвинистов: "Я обязан действовать так конкретно перед Богом и миром, - писал Филипп, - ибо "если еретики возьмут верх (чего, я надеюсь, Бог не допустит), это может открыть дверь к худшему ущербу и опасностям, и к войне внутри страны".4
Эти опасения, похоже, сбылись в последние дни 1568 года, когда вспыхнуло насилие среди морисков Гранады, возмущенных постоянными попытками правительства и инквизиции превратить их в настоящих христиан. Морисков обязали говорить на кастильском языке вместо арабского; им запретили носить "мавританские одежды, которыми они так гордились"; женщинам приказали отказаться от чадры и показывать свое лицо; им запретили собираться в общественных банях, а мавританские танцы были запрещены на свадьбах и других торжествах.5 В течение двух лет шла ужасно кровопролитная война между соперниками, не желавшими уступать друг другу; как и опасались, турки и берберы прибыли из Северной Африки, чтобы предложить поддержку повстанцам, и были установлены дипломатические связи с Возвышенной Портой и североафриканскими правителями.6 И все же этой поддержки оказалось недостаточно, чтобы сломить решимость испанских войск, возглавляемых доном Иоанном Австрийским, чья безжалостность вскоре принесла ему командование
В конце концов победил аргумент, что проще отправить этих людей в Северную Африку, и указ об изгнании начался с того, что мориски начали настаивать на изменнической переписке с правителями Барбарии и Турции.13 Хотя указ требовал немедленной эвакуации на кораблях, предоставленных короной, процесс неизбежно оказался гораздо более медленным, и высылка продолжалась до 1614 года. Экономические аргументы против изгнания были частично услышаны: шести из каждых 100 морисков разрешалось остаться, если они были фермерами и проявляли христианские симпатии; они должны были "показать тем, кто завладеет их владениями, как работать, в частности, на сахарных заводах и ирригационных системах". В указе в мельчайших подробностях (современному читателю это напомнит печально известную конференцию Ваннзее в нацистском Берлине) были указаны точные категории людей, которые должны были отправиться в путь, поскольку существовали смешанные семьи и возникали вопросы относительно детей, у которых один из родителей был христианином.14 Порты, из которых они должны были отправиться, были тщательно определены и включали Аликанте, Валенсию и Тортосу. Была развернута проповедническая кампания, в которой утверждалось, что мориски собираются привести в Испанию османский флот и что они предложили 150 000 солдат для помощи туркам. У морисков возникло искушение оказать сопротивление, но они отказались от всякой надежды на это, когда увидели, насколько велики были испанские войска, посланные изгнать их с родины. Мориски решили, что никто не должен добровольно вступать в особую категорию тех, кому было разрешено остаться и учить христиан, как эксплуатировать землю. Солидарность морисков впечатляет. В королевстве Валенсия герцог Гандия пришел в отчаяние, когда узнал, что никто не останется возделывать его сахарные поместья. Для него, как и для морисков, происходящее было катастрофой. 2 октября 1609 года около 4000 морисков сошли на берег в Дении, многие - на неаполитанских галерах, отправленных специально для доставки их к Барбарийскому побережью; число сошедших на берег росло, и за короткое время 28 000 человек были доставлены в Северную Африку. Испанским кораблям не составило труда оставить их там: первая партия была доставлена в Оран, все еще остававшийся испанским владением, и по прибытии мориски вели переговоры с правителем Тлемсена о праве поселиться на мусульманской территории. Другие беженцы отвергли первоначальные предложения испанцев о бесплатной перевозке и сами организовали свой путь: 14 500 человек сошли на берег в Валенсии, на глазах у христианских жителей, которые пришли купить их шелка и кружева по бросовым ценам на том, что стало, по сути, "гигантским блошиным рынком".15 Некоторые мориски ясно дали понять, что для них это был акт освобождения, а не преследования: принцы Барбарии "позволят нам жить как мавры, а не как рабы, как с нами обращались наши хозяева".
Есть данные о более чем 150 000 отплывших, хотя некоторые современные оценки были ниже: валенсийская инквизиция назвала цифру в 100 656 человек, включая 17 766, прибывших в порт Валенсии, причем 3269 из них были в возрасте до двенадцати лет, а 1339 - младенцы, которых не кормили грудью16.16 Вскоре пришло время обратить внимание на древнее королевство Арагон, из которого ушли 74 000 морисков, и меньшее число - из Каталонии; многие ушли морем через Тортосу, но другие отправились по суше через Пиренеи во Францию, терпя ужасные условия. Король Франции Генрих IV настаивал на том, чтобы почти все они были отправлены в Северную Африку.17 Франко-османский союз не распространялся на защиту испанских мусульман, и Генрих, одержавший победу после ожесточенных войн между протестантами и католиками, не желал вносить еще большее религиозное разнообразие в королевство, которое он завоевал, отказавшись от протестантизма.18 Тем не менее, французы были потрясены увиденным. Кардинал Ришелье позже описал эти события как "самый фантастический, самый варварский акт в летописи человечества", хотя он, вероятно, был больше заинтересован в осуждении испанских христиан, чем в защите испанских мусульман.19 Тем временем испанская корона обратила свое внимание на Кастилию, и в начале 1614 года Государственный совет сообщил Филиппу III, что дело сделано.20 Если суммировать все испанские королевства, то было изгнано около 300 000 морисков.21
С точки зрения испанских христиан, изгнание было актом против неверующих, хотя некоторые хорошо ассимилированные христиане мусульманского происхождения были захвачены, несмотря на заверения в том, что тем, кто добровольно принял причастие, будет позволено остаться. Любопытным следствием жестокости короны стало то, что на Барбарийском побережье теперь проживало смешанное население, недовольное испанской политикой, и мориски направили свои силы на корсарские набеги на испанское побережье. Наряду с духом мести сохранялась ностальгия по романтически вспоминаемому прошлому. Музыка Аль-Андалуса сохранилась отчасти среди морисков, а отчасти среди более ранних групп изгнанников - беженцев из Гранады и других стран, которые уже обосновались в североафриканских городах. Коренные жители Северной Африки оказались менее гостеприимными, чем рассчитывали изгнанники. Многие мориски, казалось, были до невозможности испанизированы в языке, одежде и обычаях после десятилетий христианских кампаний против "мавританских обычаев"; они держались отчужденно от магрибского населения. Большинство морисков, поселившихся в Тунисе, говорили по-испански, многие носили испанские имена; они даже привезли в Северную Африку американские фрукты, такие как колючая груша, с которыми познакомились в Испании между 1492 и 1609 годами.22 Если они хотели найти товарищей, которые бы поняли их путь, то иногда решали, что их лучше поймут евреи-сефарды, которые разделяли их ностальгию по старой Испании трех религий, сохраняли дистанцию от местных еврейских общин и продолжали говорить на кастильском языке. Таким образом, между евреями-сефардами и мусульманами-андалузами в Северной Африке возникло эмоциональное родство в изгнании.