Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2
Шрифт:
Тео внезапно приподнялась, сдерживая слезы: «Теодор…, Но ведь его величество просил Николая позаботиться о нашей семье…, Я на колени встану, — внезапно, страстно, сказала Тео, — на колени, буду молить его, пусть Петю пощадят, он ведь единственный сын, единственный. И я никуда отсюда не уеду, слышишь! — грозно сказала Тео. Федор увидел ее, — ту, высокую, величественную, — там, на сцене Comedie Francais, — жизнь назад.
— Никто не уедет, — ласково сказал он, зарывшись лицом в ее волосы. «Пока не станет понятно, что с Петей, что с Джоанной, никто никуда не уедет. Спи, милая, пожалуйста».
Она задремала, вздрагивая,
— Ты можешь, — тихо попросил он, — можешь, Хана. И мать твоя может. Так сделайте что-нибудь, пожалуйста.
Молнии, — огромные, белые, — протянулись между небом и землей. Девушка тихо сказала: «У нас своя дорога, у вас своя. Они должны были пересечься, и тогда бы все изменилось. Но Господь рассудил иначе. Мы еще встретимся, не скоро. Тогда свершится предначертанное. И потом…, - она закрыла глаза и помотала головой: «Нет, не вижу. А сейчас, — Хана вздохнула, — мы сделаем все, что в наших силах».
Девушка исчезла. Федор оказался посреди золотого блеска окладов икон, у алтаря, рядом с крестильной купелью. Ребенок заплакал. Федор взглянул на старика, что стоял рядом. Он был высокий, с тронутыми сединой, белокурыми волосами, голубоглазый, в нищенской одежде. Федор подумал: «Я его знаю. Только не могу понять, откуда. Это крестины Степы, во дворце. Что здесь делает нищий?»
Старик улыбнулся. Притронувшись к его руке, он мягко сказал: «Я позабочусь. О них позабочусь. Это я во всем виноват. Надо было, чтобы меня убили, тогда бы все вернулось на круги своя». Он вздохнул: «А я струсил. Ушел. Теперь из-за меня другого человека убьют».
Вокруг них закружился снег. Федор, вдохнув резкий, морозный воздух, увидел в отдалении маленький, бедный погост, и два деревянных креста. Старик уходил куда-то вдаль и вскоре пропал в метели.
Федор открыл глаза. Натянув меховое одеяло на плечи Тео, он долго лежал, вслушиваясь в тишину за окном, глядя на едва брезжащий, слабый, северный рассвет над Невой.
Юджиния спустилась по мраморной лестнице особняка Лавалей на Галерной улице. Уже в передней, надевая шубку, она твердо сказала своей спутнице, — низенькой, пухленькой, с уложенными вокруг головы каштановыми косами: «Ты меня поняла, Катишь. Хоть на пороге ложись, но чтобы его сиятельство Сергей Петрович сегодня из дому никуда не вышел».
Княгиня Трубецкая оглянулась, — дом еще спал. Она, шепотом, ответила: «К нему Рылеев приходил вчера, Эжени. Рылеев и Оболенский. Он же диктатор восстания, он не может…»
Юджиния взяла ее за руку. Княгиня Трубецкая, вздрогнула: «Какие у нее пальцы железные. Она пианистка, конечно».
— Если хочешь, чтобы твой муж не на виселице болтался, — лазоревые глаза засверкали, — а жил, Катишь, — ты его сегодня никуда не отпустишь, — Юджиния вздохнула. Она услышала тихий голос Трубецкой: «Он был против того, чтобы выходить на площадь с такими малыми силами, Эжени. Он сказал, что это западня».
— Западня, — согласилась женщина. «Ты слышала, я вам говорила. Все, — она поцеловала Трубецкую, — храни
— А что Оболенский? — спросила Трубецкая. «Была ты у него?»
— Его не переубедить, — Юджиния раздула ноздри и замерла — с улицы доносился какой-то гул.
Трубецкая перекрестилась. «Это Морской Экипаж, — испуганно сказала женщина, — у них казармы на Васильевском острове. Пришли, должно быть. Эжени, останься с нами, здесь безопасно».
Юджиния, запахнув шубу, пристроила на голову соболью шапочку.
— Меня ждут, — она обернулась на пороге. Трубецкая помялась: «А Петр Федорович, Эжени…, Что с ним? Что на юге?»
— Скоро узнаем, — коротко ответила женщина. Выскользнув на Галерную улицу, в еще серый, не рассеявшийся сумрак рассвета, Юджиния сразу увидела мать. Та прогуливалась среди сугробов, в темном, бедном салопе, с мешочком на запястье.
— Иди домой, — велела Марта. «Окольными путями, площадь и набережная уже солдатами кишат». Юджиния спросила: «А ты где была?»
— Где бы я ни была, — Марта завязала вокруг шеи грубый шарф, — мне не удалось кое-кого остановить. По крайней мере, думаю я так. Иди, — она подтолкнула дочь. «Я еще туда, — она указала в сторону Сенатской площади, — прогуляюсь».
— Нет, — Юджиния взяла ее под руку, — я тебя не брошу, мама.
Марта, было, хотела, что-то ответить. Вместо этого, она коротко улыбнулась: «Как я понимаю, князь Трубецкой на площади не появится».
Юджиния вспомнила упрямые, карие глаза княгини: «Думаю, что нет».
— И то хорошо, — пробурчала женщина. Они обе пропали в поднявшейся, злой метели.
Крыша Сената была усеяна людьми. Справа, в туманной, утренней дымке поднимались леса вокруг строящегося Исаакиевского собора. Солдаты стояли в каре, с примкнутыми штыками, окружая памятник Петру Первому. Над шпилем Адмиралтейства уже развиднелось, поземка улеглась, тусклый, золотой свет солнца лежал на высоких сугробах.
— Мы с вами! — раздался низкий голос из толпы, что собралась на площади. Здоровый мужик повертел в руках полено: «Нечего ждать, пока жандармы соберутся, надо на Зимний Дворец идти!»
Внутри каре, почти у подножия памятника, собрались люди в мундирах и штатском.
— Вы слышали? — гневно спросил Рылеев, — невысокий, тонкий, с усталым, помятым лицом. «Народ за нас, надо разворачивать солдат к дворцу, здесь больше трех тысяч человек…, Надо брать штурмом Зимний, Петропавловскую крепость, надо захватывать город…, Где Трубецкой? — оглянулся он.
— Сейчас она, — издевательски ответил Каховский, что стоял с пистолетом в руках, упирая его в затылок Марты, — она и скажет нам, где так называемый диктатор восстания. Ее Николай подослал, сеять смуту в наших рядах.
— Хорошо, что я Юджинию сюда не пустила, — безразлично подумала Марта, глядя на толпу. Сзади уже был слышен топот жандармов, кто-то свистел, с лесов собора полетели камни. Она сразу сказала дочери: «За каре ни ногой. Я вооружена, а ты нет. Домой отправляйся». Марта увидела, сквозь разрывы в цепи солдат, бледное лицо Каховского и бессильно выругалась себе под нос. Она пришла к нему рано утром и застала уже одетым. «Поручик, — с порога сказала Марта, — не ходите-ка вы сегодня на Сенатскую площадь, мой вам совет. Уезжайте подальше от Петербурга, как это сделал ваш друг Муравьев. Тогда, может быть, останетесь в живых».