Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2
Шрифт:
— Не знаю, — вздохнула Мария Федоровна. «Был бы жив Alexandre…, - она не закончила. Николай, разъярившись, проговорил: «Он не жив, maman! Незачем мне напоминать о том, что вы его любили больше меня. Вы и Константина больше любите, я знаю!»
Он пробормотал что-то себе под нос и вышел. Мария Федоровна, посмотрев на темную Неву, перекрестилась: «Господи, убереги нас от всякой беды, прошу тебя. Вразуми сына моего, прости его, что пролил он кровь невинных людей».
Дверь заскрипела, и он услышал осторожный голос Бенкендорфа: «Ваше величество, ее превосходительство Евгения Петровна
Она стояла на пороге гостиной — маленькая, хрупкая, в траурном шелке, на прямые плечи был наброшен соболий палантин. Прекрасное лицо было бледным, как там, на Сенатской площади, рыжие волосы, стянутые пышным узлом, украшены ободком из черных гагатов.
— Я просто хочу, чтобы меня любили, — горько подумал Николай. «Чтобы кто-то…, она…, меня выслушал. Просто выслушал».
— Ваше величество, — она сделала глубокий реверанс.
— Евгения Петровна, — Николай помолчал. «Евгения Петровна, вы помните, в Писании, про царя Саула? И когда дух от Бога бывал на Сауле, то Давид, взяв гусли, играл, и отраднее и лучше становилось Саулу, и дух злой отступал от него. Евгения Петровна, — он почувствовал, что подсвечник в его руке, дрожит, — поиграйте мне, пожалуйста».
Женщина, молча, села за кабинетный рояль. Николаю показалось, что в ее лазоревых глазах стоят слезы. Он услышал начало той сонаты, которую уже знал, — медленное, магическое, завораживающее. Император повернулся к окну. Небо очистилось, над городом взошла луна, — яркая, блестящая. Николай увидел вдалеке, за наплавным мостом, что вел на Васильевский остров, черные проруби. Солдаты все еще копошились на льду. Он поставил подсвечник на мраморный подоконник: «Господи, прости меня. Но я не мог, не мог иначе».
Она все играла, император смотрел на бесконечное, освещенное звездами пространство снега. Когда она закончила, и сидела, выпрямив спину, положив руки на клавиши, Николай сглотнул: «Спасибо, Евгения Петровна. Я вас видел сегодня на Сенатской площади. Вас и вашу матушку».
— Да, — у нее был хрупкий, ломкий, высокий голос. «Мы пришли туда, чтобы увещевать их, ваше величество. Чтобы не пролилась кровь».
— Поиграйте мне еще, — попросил он. «Тоже…, месье Бетховена»
Император сразу узнал мелодию — он слышал эту симфонию в Большом театре, еще при жизни старшего брата. «Она ее переложила для фортепьяно, — понял Николай, — Господи, как красиво. Господи, я не могу, не могу. Мне больше ничего не надо, только бы она меня любила. Пожалуйста. Теперь я понимаю, почему Константин отрекся от престола. Я тоже отрекусь».
Музыка закончилась. Николай заставил свой голос не дрожать: «Евгения Петровна…, Ваш муж, полковник Воронцов-Вельяминов, находится в числе руководителей заговора, имевшего своей целью свержение законной власти в Империи Российской».
Она молчала, положив пальцы на клавиши. Рыжая прядь, выбившаяся из прически, спускалась на белую шею, на палантин из темного соболя.
— Евгения Петровна, — он подошел к роялю, и поставил подсвечник на крышку. «В ваших силах сделать так, чтобы ваш муж не испытал ненужных мук. Вы женщина, мать…, - Николай осекся. Лазоревые, сухие глаза смотрели на него — твердо и прямо.
— Я
— Евгения Петровна, — император положил руку на ее плечо, и женщина отпрянула, — Евгения Петровна, вы меня не так поняли…, Будьте милостивы, сжальтесь надо мной…, - Николай, внезапно, опустился на колени, и увидел, как она брезгливо дернула губами.
Он шептал ей что-то, — лихорадочно, бессвязно, — шептал, целуя ее тонкие пальцы, что любит ее, любил всегда, что не может жить без нее, и что стоит ей только сказать, — ее муж будет освобожден от суда и следствия. «Все равно, — отчаянно подумал Николай, — все равно, она будет мне благодарна. Пусть живет, мне до него никакого дела нет. Мне ни до чего нет дела, только до нее».
Он услышал звук удара и схватился за горящую щеку. У нее была тяжелая рука. «Презрен тот суверен, — раздув ноздри, сказала женщина, — который, пользуясь слабостью подданного, хочет украсть у него то, что ему, монарху, не принадлежит». Николай так и стоял на коленях. Юджиния посмотрела на него, — сверху вниз: «Я скорее умру, чем поступлюсь своей честью, и честью своей семьи, ваше величество. Прощайте».
Зашуршал шелк, он вдохнул запах жасмина, и, услышав, как закрывается дверь, поднялся. Луна все сияла — равнодушно, безжалостно. Николай постоял просто так, сжимая в пальцах подсвечник, а потом крикнул: «Александр Христофорович!»
Он увидел в дверях темную тень: «Пусть ее превосходительство Воронцову-Вельяминову отвезут домой. Слежки с квартиры не снимать. С них станется, они сына своего могут спрятать так, что мы его никогда не найдем. Далее, — он передал Бенкендорфу подсвечник, — если его удастся арестовать на Украине, пусть везут сюда в кандалах. И в кандалах же держат в крепости. Я сейчас приду, продолжим допросы, — он проследил за спиной Бенкендорфа.
Остановившись посреди кабинета, глядя на шпиль собора, блестевший в свете луны, Николай пообещал себе: «Я их всех раздавлю. Уничтожу. До последнего отпрыска. Не будет больше никаких Воронцовых-Вельяминовых. И ее, — он сжал кулак и грохнул по жалобно зазвеневшим клавишам рояля, — тоже не будет. Ни ее, ни ее семьи».
Он оправил мундир. Пригладив волосы, Николай пошел вниз, в подвалы дворца, куда привозили арестованных.
Эпилог
Украина, январь 1826 года
Село Трилесы
В камере гауптвахты было сыро, пахло плесенью. Петя прислушался к дыханию спящих людей: «До Любавич мы доберемся, здесь недалеко. Реб Довбер нас приютит, оденемся нищими и дойдем до столицы. Но ведь нельзя людей бросать. Мы договорились — начинать восстание, как только придут вести из Санкт-Петербурга. Николай должен уже был назначить дату присяги, не будет он с этим тянуть».