Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2
Шрифт:
Он увидел глаза жены — голубые, добрые и ее — темные, наполненные болью. «Конни, — он опустился на колени, — Конни. Господи, сохрани ее, сохрани дитя. Как хорошо, что они здесь, обе…, Как я их люблю».
Рядом с ним, щебеча, сел воробей и Лавуазье внезапно улыбнулся. Он так и умер — с улыбкой на губах, только успев почувствовать холодный ветерок на шее. Констанца прикрыла ладонями живот. Неслышно что-то шепча, девушка посмотрела на голову, что катилась по эшафоту. Мертвые губы все улыбались, по доскам расплывалась лужа темной крови. В чистом небе порхали, пели птицы, сияло солнце. Констанца
— Он же почти из дома не выходит, — вспомнила Констанца. Лагранж, — высокий, совершенно седой, сутулый, оказавшись рядом с ними, взял под руку Мари-Анн.
— Я провожу вас, милая, — сказал ученый, и та взглянула на Констанцу. Девушка стояла, не двигаясь, по бледному лицу текли слезы.
— Идите, мадам Лавуазье, — наконец, сказала она. Наклонившись, Констанца быстро, крепко обняла женщину: «Я вам напишу, сразу же. Спасибо, спасибо вам за все». Их слезы смешались. Они все не могли оторваться друг от друга, пока Констанца, всхлипнув, не махнула рукой. Мари- Анн перекрестила ее. Женщина медленно, держась за руку Лагранжа, пошла к Новому Мосту.
Толпа рассеялась, трупы свалили в телегу и прикрыли холстом. Констанца подошла ближе к эшафоту — пахло свежей кровью. Она, потянувшись, опустила руку на его край. Ладонь была, как в огне, но Констанца, вытерпев, сжав зубы, — приложила ее к животу.
— Вот и нет у тебя отца, — выдохнула Констанца. Не стирая слез с глаз, не разбирая дороги, она побрела по набережной Сены.
Дэниел сразу увидел ее, поднимаясь наверх. Констанца сидела на ступеньке, уронив голову в руки. Девушка даже не пошевелилась, когда он остановился рядом. Констанца вдохнула запах сандала: «Прости…, Я не могла, не могла иначе…»
— Тихо, — Дэниел осторожно поднял ее и повел к двери. «Не надо, не надо, милая, я тоже был неправ, я просто волновался за тебя и ребенка…, Пойдем, сейчас ты полежишь, я принесу тебе воды, что-нибудь поесть…»
— Я ничего не хочу, — Констанца сбросила туфли и свернулась в клубочек на постели. Ее плечи вздрагивали. «Я не хочу жить, Дэниел, я не могу жить без него…»
— Что ты, — Дэниел присел рядом и взял ее за руку — ладонь была испачкана чем-то бурым. «Согреть тебе воды? — спросил он. «Ты помоешься, ляжешь в постель, а я заварю тебе чаю, тут был где-то».
Она только кивнула, открыв рот, тяжело, болезненно дыша.
Дэниел подал ей чай, и улыбнулся: «Выпей все и спи. Хочешь, я с тобой посижу, или тебе надо побыть одной?»
Констанца вспомнила, как она шла по Парижу, шепча: «Я люблю тебя, Конни», видя перед собой улыбку на мертвых губах, белокурые, измазанные кровью волосы, широко открытые, остекленевшие, голубые глаза.
— Побудь, пожалуйста, — сказала она тихо. Дэниел забрал у нее чашку. Устроившись рядом, положив ее голову себе на плечо, он вздохнул: «Постарайся поспать, хотя бы немного. Мне очень, очень жаль, милая».
Она сама и не заметила, как задремала — измученным, быстрым сном, постанывая, ворочаясь в кровати. Констанца проснулась в середине ночи и сначала не поняла, где она. Она почувствовала
Констанца даже не успела запротестовать — он нежно перевернул ее на бок, раздвинув длинные, стройные ноги. Она прикусила зубами край подушки и просто ждала — долго, очень долго, не двигаясь, не произнося ни слова. Кровать скрипела, и она вспомнила запыленный кабинет, мокрые, толстые губы, что касались ее лица, и задыхающийся шепот: «Так и лежи, да…»
Наконец, он тяжело, облегченно выдохнул. Поцеловав ее в шею, Дэниел шепнул: «Видишь, как хорошо. А теперь давай спать, мы оба устали. Утром, — его рука поползла вниз, — продолжим, милая».
Констанца велела себе не плакать. Она тихо сказала, отстранившись: «У тебя есть своя комната, Дэниел».
Он зевнул и небрежно поводил рукой между ее ног:
— Ты привыкнешь. Я понимаю, что с любовниками ты нечасто спала в одной постели. Однако я твой муж, так что теперь мы всегда будем вместе. Спокойной ночи, — он все прижимал ее к себе. Констанца, глядя на бесконечную тьму за окном, — тьму затаившегося, пустого, мрачного города, — помолчала: «Спокойной ночи».
Часть четвертая
Бретань, весна 1794 года
Узкая река пузырилась под дождем, над черепичными, мокрыми крышами Ренна плыл бой городских часов. Телега, накрытая грубым холстом, запряженная буланой, худой лошадью, прогрохотала по булыжникам набережной и свернула налево, в путаницу старинных улиц. Верхние этажи домов нависали над головами редких прохожих. Здесь не свистел пронзительный, западный, океанский ветер. Крестьянин, что правил конем, размотал грубый шарф, закрывавший его шею и голову.
Он заехал в открытые, покосившиеся ворота одного из домов. Привязав коня, возница потрепал его по холке: «Отдохни, милый».
Крестьянин оглянулся. Приподняв холст, он стал снимать с телеги грязные мешки.
Окна, выходившие во двор, были задернуты плотными гардинами, в комнате было темно. Только перед маленькой статуей Мадонны горели свечи. Пахло воском, сухими цветами, мерно тикали старые, массивные часы на беленой стене.
Девушка, что стояла на коленях перед Мадонной, перебирая четки, прошептала: «O clemens, O pia, O dulcis Virgo Maria». Перекрестившись, она поднялась. Девушка была в простом, бедном платье серой шерсти. Светло-русые волосы, заплетенные в косы, были скрыты под белым, льняным чепцом и такой же наметкой.
Она повесила четки на пояс платья и открыла дверь.
— Ваша светлость, — поклонился крестьянин. Он тут же, озабоченно, сказал: «Ваша светлость, не надо, могут увидеть…Вам же не обязательно, вы же не монахиня».
— Послушница, дядюшка Гийом, — вздохнула девушка. «И не называйте меня вашей светлостью, просто сестра Мадлен».
Он вытащил из кармана суконной куртки аккуратно сложенный листок: «От его светлости маркиза».
Серо-голубые, большие глаза девушки радостно заблестели: «Как он там, дядюшка Гийом?»