Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2
Шрифт:
— Посыльным его де Шаретт определил. Как его светлости только четырнадцать лет, так генерал ему сказал: «Подрастешь, тогда воевать будешь». Его светлость, конечно, сначала упрямился, — крестьянин развел руками, — но теперь они с Волчонком не разлей вода. Вместе по лесам шныряют, — дядюшка Гийом стал заносить, в пустую, чистую переднюю мешки.
— Да не надо бы… — слабо запротестовала девушка. «У меня еще есть деньги. Тетя перед смертью успела продать кое-что».
— А как бы я пистолеты и порох через заставу провез? — подмигнул ей крестьянин. Он развязал один из мешков: «Смотрите, картошка, репа, лук. Не придерешься. Давайте, ваша светлость, я все
— Дядюшка Гийом, — худые щеки девушки покраснели, — я ведь вам уже говорила…
— Никогда такого не будет, чтобы ее светлость маркиза де Монтреваль голодала, — буркнул крестьянин. Подхватив корзину, он отправился на кухню.
Только когда ворота за телегой закрылись, девушка, вернувшись в комнату, присев у окна, — над Ренном висели тяжелые, мрачные тучи, по двору гулял столб пыли, — развернула письмо.
— Милая Мадлен, дорогая моя сестричка, — читала она.
— У нас все хорошо. Тут совершенно не опасно, так, что не волнуйся за меня. Генерал де Шаретт, к сожалению, пока не позволяет мне участвовать в вылазках, но оружие дал, конечно. Я служу посыльным и связным, вместе с Элизой, я тебе о ней уже писал. Ты спрашивала, — что с охотничьим домом. Половину его сожгли, а во второй половине размещается отряд ее светлости герцогини, за ним присматривают. Когда все это закончится, милая Мадлен, — я отстрою все наши имения, обещаю. Озеро наше все так же красиво. На рассвете, когда над ним висит туман, так и ждешь, что из-под воды появится замок, где жил рыцарь Ланселот.
Я молюсь за души папы и Франсуа, каждый день. Да пребудут они в садах райских. Твой любящий брат, Жюль-Арманд-Мари, маркиз де Монтреваль.
Внизу было криво нацарапано: «Де Шаретт меня вызывает. Наверное, хочет отправить в Ренн. Скоро увидимся, милая сестричка!»
Мадлен вздохнула. Пройдя на кухню, поцеловав неровные, неаккуратные строки, она бросила письмо в очаг. Тлевшее пламя вспыхнуло, и девушка горько подумала:
— Даже письма от брата — и то нельзя хранить…, А что будет если они, — Мадлен кинула взгляд в сторону окна, — узнают об оружии? А как узнать? — она пожала плечами. В кладовой Мадлен взяла две картофелины. «Ко мне никто не ходит. Мы с тетей затворницами жили, а как она умерла, — я и на рынке почти не появляюсь, а уж тем более на улицах».
Девушка стала мыть картошку в миске. Внезапно покачнувшись, она присела на табурет.
— Если бы я тогда не поехала в имение к тете, — вспомнила Мадлен, — прошлым летом…Со мной ведь случилось бы то же, что и с остальными сестрами. Как его земля еще носит, этого Деметра — закрыл все церкви, монастыри, священников и монахинь утопил в реке…. Господи, упокой души невинно убиенных, — она перекрестилась и стала аккуратно чистить старые клубни.
Поставив картошку вариться, Мадлен вернулась в свою келью. Опустившись на колени, она взяла четки: «Господи, дай приют душе отца моего, и душе младшего брата моего, Франсуа. Не оставляй своей милостью брата моего Жюля, что сражается за его величество и нашу веру».
Она присела к столу и раскрыла большую, семейную Библию. Пролистав страницы, Мадлен вгляделась в тонкий, изящный почерк отца. Перед ним шли страницы выцветших каракулей. Девушка вспомнила ласковый голос: «Здесь со времен короля Генриха Наваррского сведения. Все, что до этого было — в наших архивах, в замке. Там документы еще первого де Монтреваля. Он
— В замке, — горько повторила Мадлен. «Ничего не осталось, одни развалины».
— 1 июня 1770 года, — читала она, — Господь даровал нам первенца, девочку, в святом крещении Мадлен-Камиллу-Мари, маркизу де Монтреваль».
Ниже было приписано: «18 августа 1780 года. Наша милая Мадлен приняла покрывало послушницы в монастыре клариссинок. Пусть дарует ей Господь уверенность и твердость на ее святом пути!»
— Я бы уже и обеты произнесла, — тихо сказала Мадлен. «Еще год назад собиралась…, А теперь…, - она подняла голову и подышала, стараясь не капнуть слезами на страницу.
Внизу почерк отца сменялся другим. Чернила были более свежими.
— 20 ноября 1792 года, — читала Мадлен свои записи. «Жан-Николя-Мари-Огюстен, маркиз де Монтреваль, казнен на площади де Лис, в Ренне, по обвинению в поддержке контрреволюционеров. Сорока семи лет от роду».
«23 декабря 1793 года, Франсуа-Северин-Мари, маркиз де Монтреваль, старший сын означенного — пал в битве при Савене, защищая короля и святую церковь. Девятнадцати лет от роду».
Мадлен все-таки расплакалась. Слезы падали на подол серого платья, и она всхлипнула: «Хорошо, что мама не дожила».
Девушка поднялась. Сняв горшок с треноги, Мадлен полила вареную картошку конопляным маслом и посыпала солью. Она ела медленно, изредка, бережно, откусывая от краюшки черного хлеба, — как едят давно и привычно голодные люди.
Убрав за собой, Мадлен вернулась в келью. Взяв четки, девушка зашептала: «Credo in Deum Patrem omnipotentem, Creatorem caeli et terrae…». За окном сеял мелкий, надоедливый, серый дождь.
Листья деревьев были покрыты каплями воды, в лесу пахло свежей травой — весенний, легкий, свежий запах. Птица вспорхнула с ветки, заслышав мягкий стук копыт лошадей, капли сорвались вниз. Элиза, ойкнув, отерла лицо. Она обернулась, и помахала рукой: «Зачем они нас только провожают? Можно подумать, мы в первый раз в Ренн идем».
Девочка была в холщовых штанах, куртке и деревянных сабо. Она почесала коротко стриженые, испачканные сажей, белокурые волосы и присела — из травы высовывалась мордочка ежа.
— Какой хорошенький! — восторженно сказала Элиза. «Иди спать, утро на дворе, — велела она. Жюль, что шел вслед за ней, рассмеялся: «Тут раньше медведи жили. Давно еще, во времена моих предков. Когда герцог Жан Рыжий Бретанью правил, в тринадцатом веке».
— И этот лес весь твой, — Элиза огляделась. Лес был бескрайним, густым, уходившим вдаль. Она услышала где-то справа легкий шорох. «Это кабаны, — Жюль склонил русоволосую голову набок, — тоже — спать идут. Мама и дети, — он нежно улыбнулся. «Нашего тут — только тот лес, что вокруг озера. Остальное все его величеству принадлежит».
— Все равно много, — заметила Элиза.
— Хотя у нас в Англии тоже земли много, но ее крестьяне арендуют. В Оксфордшире у нас есть лес, но там только олени живут, и лисы. И у нас дом на озере есть, на западе. Мы туда ездили, когда я еще маленькая была. С папой, — он помолчала. Жюль отозвался: «Меня и Франсуа… — он запнулся, — папа тоже учил рыбу ловить…, До всего этого, — он повел рукой. Элиза подумала: «Бедный. Совсем сирота. Одна старшая сестра осталась, и та почти монахиня. Господи, сделай так, чтобы мы с мамочкой спокойно уехали в Англию. Мамочка сказала — в конце лета проберемся к побережью. Попробуем там найти каких-нибудь рыбаков. Деньги у нас теперь есть».