Венец из окровавленных костей

— Во-от так его! — Он наконец-то свободно выдохнул. — Какой же он толстый, а вроде бы постятся!

Стоящая позади девушка усмехнулась. В этой полутьме ее улыбка действовала на него особым способом: он успокаивался, но сердце начиналось биться в три раза сильнее. Как же он любил ее. Они выросли в одном гнезде, следили друг за другом в детстве, юношестве. Она стала его первой и единственной женщиной, а он для нее первым и единственным мужчиной. Они вместе прожили свой короткий несчастливый век, и вместе уходили на новый цикл. Пускай, и не так, ка

кони предполагали.

— Может, мы сначала все закончим, и потом вы уже друг другом налюбуетесь? — Вейд вонзил погрузил кинжал в полумертвое тело, затянутое в алую рясу. — Вы с Бургомистром закончили? — Он поднял на них, полный недовольства взгляд. Все его лицо было перепачкано кровью, и в лунном свете, с кровавыми следами он стал выглядеть куда старше своих тринадцати лет.

«Слишком молод для перехода» — первое, что он думал о Вейде. Но парень был смышленым, наверное, самым умным и бойким из гнезда, да и к тому же, один из немногих, став едоком, не потерял рассудка и взгляда. В их гнезде таких было шестеро: он, Халли, Вейде, Каз и Лана. Однако крыло выбрало именно их. Они были младше того же заносчивого Каза или Ланы, последняя и вообще была слишком стара для едока: ей недавно стукнуло аж тридцать зим. Но выбрали их, его и Халли, ну и Вейда…Ох, Вейд, парень был его личным испытанием, видимо, призванным наделить его огромным терпением. Поэтому он не очень удивился, когда на последний его с Халли шаг к переходу к нему прицепили и мальчишку. Вейд был младше него на четыре года, но порой ему казалось, что на все десять.

— Он рад, что переходит с тобой. — Халли, видимо, прочла его мысли, она всегда знала, о чем он думает с самого детства.

Как и все старшие. Она была старше на три года и должна была уже покинуть местное гнездо, как и все немногочисленные едоки сумевших дорасти до такого возраста, а их были единицы. Однако она была с ним, не уехала, не покинула ни его, ни умирающее гнездо.

— А я рад, что ты со мной. — Только и смог выдавить он.

Она неожиданно прильнула к нему. Бесшумно, казалось, что тучные мешки с мясом на полу не помеха для ее походки. Губы их сомкнулись. Помимо привычного ее мягкого вкуса он ощутил солено-железный привкус крови.

— Они мерзкие на вкус, да? — Оторвавшись от него, вновь угалдала мысли Халли.

— Не зря в гнезде говорили — не вкушайте плоти святош. — Он пнул мертвый алый мешок под ногами.

— Но это нужно, для перерождения.

— Мы же будем там вдвоем? Мы же не расстанемся.

— Конечно, мы станем богами, как первый переходящий.

— И мы сможем… — его лицо залило кровью. — Ну…делать с тобой.

Халли рассмеялась. Он испугался, что если ее звонкий смех привлечет стражников.

— Мы сможем делать все, что захотим.

— Вы закончили? Пробурчал недовольный Вейд. — Я готов уже.

Халли подошла к пареньку. Усмехнувшись, потрепала его по макушке. Он лишь поежился. Он, поправив серую шкуру с приделанными умельцами оленьими рогами к ней, на окровавленном теле первосвященника, которое он совсем недавно таскал и сажал на алтарь их бога, которого они величаво звали никак иначе, как Отец, и подошел у своему почти воспитаннику.

— Ты точно готов?

— Да — он зажевал кусочек плоти священника. — Я вас

там подожду, надеюсь после перехода вы будете менее мерзкими. И не будуте постоянно обниматься и все-такое.

Он почувствовал как улыбка расползлась по его худому, бледному, как и у всех в гнезде, лицу. Лезвие пронзило горло мальчишки, и он, улыбаясь, пал на грудь своего старшего брата, почти отца.

— Теперь наш черед — вздохнула Халли.

— Да, — он схватил ее за руку, подтянул к себе.

Сейчас за дверью храма было не менее дюжины стражников, пивших в честь утреннего праздника, но он не думал о них, об опасности, которые те несли. О шуме, который они создавали. Он хотел лишь одного, последний раз насладится ею, своей Халли, своей первой и последней. Ибо страшен был переход, ведь разве так боги могут. Могут ли так страстно любить, как они сейчас. Может уйти, может они перейдут не сегодня…

Она снова прочла его мысли, нож ударил в шею, его тело трепыхалось не по его воле. Душа переходила с улыбкой, ведь последнее, что он увидел — это ее взгляд, полный любви и блаженства, а последнее, что почувствовал — ее жар, и себя окутанным им.

«Я так и знала, что ты не сможешь» — вздохнула Халли.

Теперь ее черед для перехода. Она поцеловала своего первого и последнего, привкус плоти первосвященника все еще стоял в горле, но она еще чувствовала и его душу. Она улыбнулась: теперь ее черед для перехода.

Улицы древнего Коннахта находились в тихом предрассветном запустении. Исключение составляла широкая круглая площадь перед Высоким храмом и несколько примыкающих к ней кварталов, на которых, в ожидании открытия праздника начинала стягиваться толпа городских обывателей. И если ветер свободно гулял по пыльным серым узким улицам города, наслаждаясь редко виданной волей, то на крупнейшей площади города он разбивался об огромную толпу страждущих. Их тихие благоговейные молитвенные гимны восходи ввысь к небесам, и накрывали весь спящий город.

Песни молящихся взбудоражили местных псов, и те перебили плавное звучание гимнов своим не менее громким и пронзительным воем, после чего, стало ясно, что молитвы Бог-Отец сегодня вряд ли услышит. А вот скинуть пару огненных столбов, оскорбившись такому нахальству, он вполне мог. Правда, вряд ли стал, ведь не в его честь звучали полные слез и надежд мольбы. Перебиваемые собачьим воем, гимны летели к кормилице-матери, на сегодня она садилась на небесный трон и несла благодать вопрошающим: мужчинам — терпения и ума, женщинам — детей и благодати. И всем — исцеления.

Над городом пел праздник восхождения Матери-заступницы. Седьмой, последний день празднования. Он должен был начаться с раннего богослужения, с первыми лучами солнца

Желтые каменные стены Высокого храма в честь праздника были украшены красно-синими знаменами. Красный — цвет Бога-Отца, не имеющего имени небесного, лишь земное — Геат, синий — Всеблагой Богини-Матери Остары. Одно общее широкое красно-синее знамя висело прямо над высокими алыми вратами храма, символизируя единение двух божественных душ. Меньше чем через час, они должны были распахнутся, и под громкий певчий разлив священнического хора начнется «Милостивая» служба в честь Восхождения Матери-Остары к престолу Отца.