Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Антология

Венецианские грезы

Целый день к земле залив ласкался С тихим плеском, с ропотом влюбленным… Целый день пересказать старался Страсть свою он плитам раскаленным. К берегам послушно, терпеливо Приносил он, млея от истомы, Светлых брызг цветные переливы И волны лазурные изломы. Но молчали мраморные плиты На призыв любви святой и нежной, Блеском дня согреты и облиты, Позабывшись в дреме безмятежной… А когда на землю мрак спустился, Видел я, как тот залив влюбленный Трепетал, в бессильной страсти бился, И стонал, и рвался, исступленный… И рыдали волны, и метались, Небесам тоску свою вверяя, И тревожно тучи откликались, Рокот моря грозно повторяя…. Не стони так жалобно, о море! Не взметай так пену, непогода! До зари твое продлится горе, До зари – до ясного восхода: Только

день сияющий проглянет — Волн гряда, утомлена грозою. Вновь ласкать холодный берег станет С прежней страстью, с прежнею слезою!

Из «венецианского альбома»

Сегодня тих, но сумрачен залив; Мой старый друг мне показался новым: Спокойных волн лазоревый отлив Вдруг потускнел – и сделался свинцовым. Идет ли то гроза издалека, Иль в небе чересчур светло и знойно? — Все так же даль ясна и широка, Но что-то в ней тоскует беспокойно… Венеция безмолвна, как всегда, Ее дворцы и холодны, и строги… Огонь небес, угрюмая вода — И жаркий трепет сдержанной тревоги…

«Создана наша ночь не для радостных встреч…»

Создана наша ночь не для радостных встреч, Не для шумных торжеств создана: В тишине как-то странно разносится речь, — Негодует в ответ тишина… Так и кажется мне в час разлуки с тобой: Для печали немой рождены Эти тени дворцов в полумгле голубой, Эти робкие всплески волны… Как прекрасно, как жутко! расстаться – и плыть, И отдаться на волю волне, И о том, что нельзя ни вернуть, ни забыть, Тихо грезить в томительном сне!

«Вчера я до зари не мог забыться сном…»

Вчера я до зари не мог забыться сном; В тоске моя душа стонала и томилась… А трепетная ночь плыла перед окном, — Плыла как в забытьи, – и пела, и молилась… Венеция спала. Спокоен и ленив, У мрамора дворцов ласкаясь и сверкая, На полосе луны в истоме лег залив, Как чаша, серебром до верху налитая. И так прозрачен был, так строен неба свод, Что, кажется, одним волны случайным всплёском Нарушился бы сон небес и тихих вод И даль отозвалась тревожным отголоском. Быть может, я один подслушал в этот час, Чего хотела ночь в таинственном волненьи, Кому она мечтой безгрешной отдалась, Кого звала к себе в восторженном томленьи… Манила ночь в тоске покой иных миров, Властительницу-смерть, что глубь небес объемлет… Молилась, чтоб земле заснуть без грез и снов, Как звездный караван в прозрачной бездне дремлет. Но это был лишь бред… Мир снова оживет: Невольник или трус – он умереть не смеет… Я слышал, как рассвет, предтеча дня, идет, — Я чувствовал, как ночь тоскует и бледнеет…

Виссарион Саянов

Венеция

В холодный день светлы твои каналы, С утра мелькают весла по волне… Я видел это, кажется, во сне… И в наступившей сразу тишине Летит в волну цветное покрывало… Да, это ты зовешь, венецианка, Да, это ты зовешь из полусна! Невидимая, все же ты видна, Неслышимая, все же ты слышна… Зовешь меня сегодня спозаранку, Зовешь меня, и в звонкой тишине Твое лицо обращено ко мне. Идешь сквозь гул осенней непогоды, По всем путям, что вечер озарил, — И вспомнились немеркнущие годы, Когда Россию Грамши полюбил.

М. Свентицкая

Венеция

Потухли в небесах зари вечерней краски, На темный небосклон взошла луна, Скользит гондола, словно лебедь в сказке… А в ней… она… Сверкают белизной во мраке звездном плечи, Гирлянды роз за лодкою скользят, И слышны страстные ликующие речи, Блестит их взгляд… Как на крылах вперед летят гондолы И спит Венеция, как чудный – яркий сон, И слышен смех вечерней баркароллы, И арфы стон…

Владимир Святловский

Венеция

Наверно, вы не раз блуждали По Пиацетте, вдоль аркад, И гондольера подзывали: «Проехать Гранде – и назад!» Купая мраморы подножий В струе цветистой, как опал, Палаццо позабытых дожей Там смотрит сумрачно в канал. Минуем плац, где Коллионэ, — Суров таинственный бандит, — И вот на изумрудном фоне — Лазурный неба монолит. То – Адриатики безбрежной Вечерний радостный простор, Он чист, как запрестольный, нежный Монахинь покаянный хор. Когда же солнце заходило За синей Лидо полосой И огоньки паникадила Сверкали в ризе золотой, — Багрянцем вспыхнув, оживали Червонноокие дворцы И будто плавились эмали, Иль тлели медные ларцы.

Вальс «Венеция» (весенний сон)

За

кручами альпийских гор, — У Адриатики ленивой, Хранит свой царственный убор Святого Марка Град счастливый. В столице дожей горделивой Я жил давно, в рассвете лет. Любил дворцов немые залы. И мой заносчивый берет Видали сонные каналы… Я помню вечер, в день приезда, Отель, балкончик на Пьяцетту, Шум гидов около подъезда, Тебя, лукавую Лизетту, Когда ты, ставни приоткрыв, Смотрела томно на залив… Я был взволнован, был счастлив… День догорал. Утихли шумы, Умолк рокочущий прилив, Угасли молодые думы, Рой впечатлений пережив. Подкрался вечер. Я лениво Уселся в кресле у окна. Залив колышется, как нива, Одевшись в мутные тона. И женщин, разодетых ярко, По узким мостикам и аркам Шаги становятся звончей. Не слышно взлета голубей, Которых днем кормили гиды. Мост «Вздохов» кажется светлей От ярких фонарей на Лидо. Уже луна, уже не жарко… Чуть видны отблески огней На сонных львах святого Марка… Прильнувшие к столбам гондолы Не бороздят седой воды, Лишь пароход бурлит у мола, Роняя искры из трубы. Да, нарушая сон ленивый, Вдали оркестр играет струнный Мотив задумчивый, игривый, Так подходящий к ночи лунной… И, звуком нежным усыплен, Я видел сон. О, сладкий сон!.. В страну любви им унесен, В края немолкнущих созвучий, Где я, как юноша, влюблен, Как солнце, – светлый и могучий… И вижу я, – стою над кручей, Сверкает море меж колонн, Плющами мраморы увиты, А небеса, – как божий трон, Как из лазури монолиты. А там, где небо с морем слито, Жемчужные искрятся дали, Звенит полуденный простор… В цветах из света и эмали Начертан неземной узор И сил незримых слышен хор. Я был любви и неги полон, Горел огнем безбрежной ласки, И видел: парус между волн, Одежд ладьи седые краски. В ней плыть хотел на Остров Сказки, В который был уже влюблен. Но вдаль ушел неверный челн… И вот – закатом ослеплен, Я видел только гребни волн И слышал, как прилив вечерний Гудел грозней и равномерней… И, будто вещая Ундина, Меня влекла к себе пучина Неотразимой глубиной. И я внезапно, как лавина, Рванулся к пропасти седой… Раздался всплеск, и я… проснулся… Когда, затем, я оглянулся, — Нависли бархаты ночи И звезд дрожащие лучи На них уж выткали узоры… Растаял сон, остыла кровь, Невидимые смолкли хоры, И песню взволновавших снов Сменили буден разговоры… О, милый, незабвенный сон!.. Люблю я тех, кто был влюблен В простор воды и гимн созвучий… В стране любви прекрасен сон, А юный сон – как вальс певучий… 1912 г.

Дмитрий Святополк-Мирский

Венеция

Серебро луны на зеркале лагуны. Черные тени дворцов тянутся в глубину. Звенит в воздухе «Santa Lucia». Город Джорджоне и Тьеполо! Англичане и американцы качаются в черных гондолах, и, как готические колокольни, высятся черные силуэты гребцов. Англичане и американцы… Чужие звуки слышатся… «Addio mia bello Napoli». Чужая это, новая песня. Union Jack плавает над белой яхтой. Addio… Addio… Прощай, прощай, Венеция былого!.. Стихла песня. Медные сольди летят в протянутую руку певца. И снова звуки слышатся. Не твои, оскверненная Царица. Не твои, жемчужина мира, Венеция, краса вселенной, камея, на которую, в прозрачные ночи прошлого, месяц глядел дрожа и томился по тебе, Пеннорожденная! Во дворце Дожа толкутся черные чужеземцы, и бритые лица их нахально смеются в свете электрических ламп. Они за лиру входят туда, куда послы Султана шли как на страшный Суд Божий. Осквернена, обесчещена, терпеливо сносишь ты позор свой. Без ропота. Но каждый камень шепчет тебе о прошлой славе. Серебро луны на зеркале лагуны. Черные тени дворцов тянутся в глубину. Черные гондолы скользят по глади канала, в белом озарении месяца. Страстные, безудержные песни колышут полночный воздух. Белые фигуры венецианок, белее, чем луч влюбленного месяца, выделяются на погребальном фоне гондол. Плещется лагуна. И напевает песнь свою, близкую сердцу твоему, Венеция. Серенады струятся. И тихий шепот любви, и женский смех, и полночный бой часов, и звон шпаги, и блеск воды – сливаются в один стройный хор. И он поет хвалу Пеннорожденной и дочери ее – царице морей, Венеции. И струится, струится сладкая песня. О, город Тьеполо и Джорджоне!

Игорь Северянин

«Где грацией блещут гондолы…»

Где грацией блещут гондолы, Лавируя гладью лагун; Где знойно стрекочут мандолы; Где каждый возлюбленный – лгун; Где страсть беззаботна, как люди; А люди свободны, как страсть; Где гении столько прелюдий Напели потомству; где пасть Умеют победно и славно; Где скрашена бедность огнем; Где чувствуют смело, – недавно Я думал о крае таком… Июнь, <1909 г.>