Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Антология

Николай Поярков

Венеция

I. Борису Зайцеву Венеция! Венеция! Нестройный, длинный ряд Надежд забытых, образов уснувших, Тревог и снов из дней давно минувших В моей душе проснулись властно, внятно говорят. Царица вод морских, моя единая любовь, Прекрасная, таинственная сказка, — Венеция, Венеция, ты мне смеешься вновь, Меня, как встарь, чарует твоя ласка. Лагуны, гондолы, из мрамора дворцы, Окаменевшие страницы древней жизни, Статуи, фрески. Смотрят с стен борцы, Всю жизнь отдавшие отчизне. Венеция любимая. Блеск солнца, звонкий шум — Прибой Адриатического моря В его безмерно-роковом просторе… А в сердце грусть от несказанных дум И жажда жить, и страх, и горе. Остров Лидо II. М. М. Ковалевскому Гондолы

без шума, как большие птицы, По воде уснувшей медленно скользят. Догорают ярко быстрые зарницы, И заката краски пламенно горят. Умирает день невыносимо-знойный. Колокольня Марка скрылась за углом. В одеяньи белом, загорелый, стройный Гондольер лениво шевелит веслом. Тянутся палаццо в мраморных одеждах — Лепестки живые ярких прошлых дней. Ближе ночи трепет… День смежает вежды. Засверкало небо россыпью огней. Как возможно счастье, как далеки муки. Грезится, что жизни новый путь начат. Тишину ночную разбудили звуки; Робко баркароллы нежные звучат. Заповедных мыслей веют вереницы. Сердца струны нежно, ласково дрожат, Гондолы без шума, как большие птицы, По воде спокойно, медленно скользят.

Софья Прегель

Венеция

Во дворце, где суровые дожи Размышляли над сонной водой, На посланника странно похожий Антиквар поселился седой. Сняли пыль. Многолетние щели Заложили. Воскресло стекло, И фарфором столы запестрели, И хрустальные люстры запели Переливчато и светло. И пришел покупатель, неистов, Беспорядочен, жаден и скор, И тяжелая поступь туристов Омрачила сиреневый двор. И, единственно, луч над камином, Где румяный огонь не трещит, Озаривший подсвечник с дельфином, Кружева, полумаску, плащи, — Только луч показался старинным, Бледный луч из небесной пращи.

«Смолистый воздух и тяжелый…»

Смолистый воздух и тяжелый Еще мучительнее днем. Скользят высокие гондолы В старинном трауре своем. Сквозь водяную пыль не сразу Проходит солнца бахрома. Дворцы Венеции безглазы, Ее изранены дома. По вечерам в каналах пленный Фонарный свет. Печальный лавр Под колоннадой неизменной. Тепло от музыки военной, От барабанов и литавр На белой площади атласной, Где ходят важно, не спеша, Где вижу в синеве неясной С венецианкою прекрасной Приземистого торгаша.

Александр Радченко

В Венеции

Привет Венеции, владычице морей, Царице прошлого, волшебной сказке чудной! Подножия твоих дворцов и алтарей Окаймлены волною изумрудной. Среди воскресших грез, откинувши печаль И длинный ряд тревог, недавно пережитых, С гондолы вырезной, скользившей тихо вдаль, Глядел я на дворцы патрициев забытых. Кругом кипела жизнь, спеша, бежал народ. Под ярким солнцем дня все искрилось, сверкало: Кресты, балконы, башни. Пароход На Лидо шел, и плавно колыхала Пологая волна гондолы и суда. Блестели в стороне свинцовые лагуны, Звучали голоса, и робко иногда Звенели трепетно гитар примолкших струны. На шумной площади от солнечных лучей Пестрели, как узор, мелькающие блики. С каналов и мостов все ждали, чтоб скорей Играла музыка. Вдали смолкали крики, И говор заглуша, широкою волной Из медных труб вдруг вырвалися звуки, А в небе, с высоты, над стихшею толпой, Казалось, хлопали бесчисленные руки. То Марка голуби взлетели сразу ввысь. Кружат над площадью встревоженные птицы. А звуки медные гудели и неслись, И гасли бледные в волнах лучи денницы. Лазурный неба свод, туманясь, розовел, Мечты в минувшее неслышно улетали. На барке баритон из «Паяцев» запел, И огоньки на мачтах заблистали.

На Лидо

Адриатические волны Бегут, шутя, к моим ногам. И, шумом волн завороженный, Стремлюсь я к дальним берегам. Вокруг морской простор сверкает, На солнце золотом горя. И море тихо колыхает Вдали громаду корабля. Прозрачны воды голубые, Ясна небес лазурных высь. В душе порывы молодые… Но пред неведомым смирись. Вот тучка в небе показалась И пала тень ее на пляж. Все потемнело, все смешалось И в миг исчезло, как мираж. А в небесах раскаты грома, Обрывки туч то тут, то там… И волны, полные разгрома, Бегут, грозя, к моим ногам.

Всеволод Рождественский

Венеция

Не счесть в ночи колец ее, Ласкаемых волной. Причаль сюда, Венеция, Под маской кружевной! В монастырях церковники С распятием в руках, На лестницах любовники, Зеваки на мостах Поют тебе, красавица, Канцоны при луне, Пока лагуна плавится В серебряном огне. Не для тебя ль, Венеция, Затеял карнавал Читающий Лукреция Столетний кардинал? Он не поладил с папою, Невыбрит и сердит, Но лев когтистой лапою Республику

хранит. Пускай над баптистерием Повис аэроплан, Пускай назло остериям Сверкает ресторан, Пускай пестрят окурками Проходы темных лож, — Здесь договоры с турками Подписывает дож. За рощею лимонною У мраморной волны Отелло с Дездемоною Рассказывают сны. И разве бросишь камень ты, Посмеешь не уйти В истлевшие пергаменты «Совета десяти»? Душа, – какой бы край она Ни пела в этот час, Я слышу стансы Байрона Или Мюссе рассказ. А где-то – инквизиция Скрепляет протокол, В театре репетиция, Гольдони хмур и зол, Цветет улыбка девичья Под лентами баут, И Павла-цесаревича «Граф Северный» зовут. Здесь бьют десяткой заново Серебряный улов, Княжною Таракановой Пленяется Орлов. Гори, былое зодчество, — Весь мир на острие. Уходят в одиночество Все томики Ренье! Не повернуть мне руль никак От шелка ветхих карт. «Севильского цирульника» Здесь слушал бы Моц'aрт. Скользит гондола длинная По бархатной гряде, А корка апельсинная Качается в воде… Между 1923 и 1926 гг.

Лунатик (фрагмент)

Спит столица дожей, и в окно Тянет ветер горным виноградом. В хрустале янтарное вино — Как луна, встающая над садом. Бархатистей персика плечо И смуглей оранжевого лета. Как она прижалась горячо. Молодость? Венеция? Джульетта? Вот он сад, луною налитой, Жизнь пестра, лукава на приманки. Опусти ее, как золотой За корсаж хорошенькой служанки! Вы легки с подругой, как стрижи. Что вам муж? Досаднейшее слово. Пой, люби. А сердце расскажи Год спустя сеньору Казанова. Вот и осень… Сердце у меня Тяжелее кисти винограда; Дилижанс в косом багрянце дня Протрубил за яблонями сада. Запах супа, стук шагов и лай. По прилавку катится монета…. Где мой плащ? Италия, прощай, Девушка, ты горячее лета! Посети мой страннический бред, Там, на Рейне, улыбнись лукаво. Я забуду университет — Доктор философии и права. Потащусь в карете почтовой К тарантелле, солнцу, балаганам… – Что, старик, ты смотришь, как слепой? Что ты шепчешь над моим стаканом? – Я пришел из-за далеких гор, Я назойлив, извинюсь заранее, Может быть, угодно вам, синьор, Прочитать судьбу свою в стакане? — По спине струится холодок, Я сажусь, отстегивая шпагу… Вот щепоткой белый порошок Брошен в золотистую малагу, Вот качнулось облако, платан, Мой парик, дымок за черепицей, Вот редеет вогнутый туман, Пахнущий сушеною корицей…

Роберт Рождественский

Венеция

К. Ваншенкину

И когда, казалось бы, уже придумать нечего — Все видано-перевидано, думано-передумано, даже как-то слишком… И – на тебе! — Венеция. Будто ветром брызнуло. Будто светом дунуло… На тебе! Прохаживайся, учи досконально. На тебе! Глуши ее восторгами увесистыми!.. А она помалкивает в улочки-каналы. Очень театральная. Очень человеческая… Можешь притворяться бдительным и зорким. Требовать от гида политической ясности. Пожимать плечами: «Глупая экзотика…» Глупая. А все же хороша дьявольски! Глупая. А нам ее все мало, мало! Глупая. Но лезут слова высокопарные! Мы теперь матросы знаменитого мавра, и под нами площади покачиваются, как палубы… Мы ложимся за полночь, разомлев от нежности. Дремлем, улыбаясь красоте по-доброму. В кубриках ворочаемся, слушая Венецию. И плывем с Венецией к дому. К дому.

Александр Ротштейн

В гондоле

Как дышится легко. Жара дневная спала. Щитом серебряным, светясь, луна взошла… Скорее в гондолу!.. Пусть робкий плеск весла Разбудит тишину заснувшего канала. Мечтой встают дворцы. На окнах – блеск опала; Под аркой стрельчатой, в углах густится мгла. И грезится дворцам все то, чего не стало, — Та жизнь, что некогда восторгом здесь цвела. Душой усталою уйдем в их сон безмолвный… О счастье дней былых пускай нам шепчут волны… Поток кудрей твоих, сверкая и клубясь, Парчевой мантией пусть падает вкруг стана; Пусть буду думать я, в глаза твои глядясь, Что Догаресса ты с картины Тициана. Венеция