Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Антология

Борис Смиренский

«Свернулись синие волокна…»

Свернулись синие волокна Ночных блистающих плащей, И блики трепетных свечей Проникли в стрельчатые окна. С прощальным отблеском зари Угас на дремлющих руинах Горячий день, и фонари Зажглись на утлых субмаринах. Тянулись в призрачную тьму Зубцы соборного портала; Луна накинула тесьму На ленту синего канала; И, перевязанный каймой, Он спал, волнующе и жарко… И мерен был курантов бой На площади святого Марка.

Владимир Смиренский

Казанова

Тысяча любовниц целовала Эти потускневшие глаза. Что же делать, если жизни мало, Если смерть перед порогом встала, Разве можно повернуть назад? Ведь для тысячи любовниц милым Было

это сердце, что теперь Бьется без желаний и без силы, Сердце, что и мне теперь постыло, Потому что у порога – смерть. Правда, я могу еще смеяться, И недаром мне сказал Вольтер: «Умный Вы, и Вам бы надо взяться За греховный подвиг святотатца, Дабы показать другим пример». Но смешным уделом богослова Не меня Вольтеру соблазнять: Ведь еще не умер Казанова, Неужель я не заставлю снова Сердце девичье затрепетать? Быть не может! Что с того, что зубы Пожелтели, как у старика. Разве разучились эти губы Целовать насмешливо и грубо Медный кубок и цветной стакан? Снова в путь, чтоб в грохоте и гуле Встретить уходящую весну, Чтоб во тьме венецианских улиц Так же, как и церкви потонули, Самому навеки потонуть. Но пути – тревожны и пустынны (Вот оно, глубокое окно!) В этой ночи, сумрачной и длинной, Молча, с недоступной Марколиной Прошлое мне вспомнить суждено. А наутро в узеньком мундире Робкий, точно мальчик, офицер. Кто ж из нас подумает о мире, Если солнце блещет на рапире, А вдали ехидствует Вольтер? Никому и ни о чем ни слова (Надо молча отходить ко сну). Кто сказал, что умер Казанова? Он живет и – вот глядите – снова Через теплый труп перешагнул…

Алексей Смирнов

В альбом Э. Ю<ргенсону>

В лунном сиянии дожей аркады; Море в серебряном сне… Чу! от Salute плывут серенады: Звуки скользят по волне… В зыбкой гондоле, дремотно мечтая, Сладко внимать в тишине Песням, где плачет любовь молодая Об улетевшей весне… Венеция, 30 июля 1908 г.

«Садик бедной траттории на Джюдекке отдаленной…»

Садик бедной траттории на Джюдекке отдаленной, После ряда темных комнат, знойным солнцем озаренный… Под листвою винограда как там ярки пятна света! Как красива там хозяйка, шалью черною одета! Вот на стол она вскочила, кисти зрелые срезая. Как она смеется звонко, их товарищу бросая! Стройный, юный, белокурый, весь он полон к ней участья… И в глазах у двух влюбленных блещет молодость и счастье… Gallo Rosso. Венеция, 1911 г.

Ирина Снегова

«Я слыхала, что упорно и давно…»

Я слыхала, что упорно и давно Опускается Венеция на дно. В Адриатику, в прозрачность, в синеву, Опускается не в дреме – наяву. Слишком людным стало море, и оно Раскачало тишь лагун. Уйдут на дно Колоннады, серенады, мгла времен, Ярость мавров и безвинность Дездемон… Ваша правда, в мире все на срок дано И всему идти когда-нибудь на дно, Но должны ж мы что спасаемо – спасти, Может, можно где-то денег наскрести? Может, можно. Хрупкий город!.. Жизнь моя Не пускала меня в странные края. Не видала я Венеции в глаза. Что мне в ней!.. Спасти ее нельзя? В доме тихо. Дождь. В окне почти темно. Опускается Венеция на дно. 1970 г.

Леонид Собинов

Венеция (в закоулках)

Вечером узкими, темными каналами Плыли мы, как призраки, в г'oндоле, Знакомясь с местными анналами, Колокольный слыша звон в дали. Мерный скрип весла всплесками Разбил мертвую тишину пережитого; Льется вода с весла блестками, Как цветы на могилу забытого. Перед нами окно светится картиною: Внутри старец тешится скрипкою; Ваш дворик с темно-зеленой куртиною Подарил нас своею улыбкою. Вдруг очаг вспыхнул в окне булочной, Внутри тенью кто-то мелькнул спокойною. За углом смехом рассыпался гул ночной, Воздух пахнет водою застойною… Еще утром был в музеях, в соборе я Взволновался чудесными красотами, Но и в переулках, как и там, история, Наверно, чьими-то сохранена заботами. 7–8 октября 1933 г., Венеция

Венеция (на площади)

Длинная лысинка на небе обозначилась, Небо такое темное, небо такое синее: Это луна, протестуя против безбрачия, Растаяла в облаке инеем. И вдруг снова лунноблинная Бледная половинка в небе катится, А полоска лысинки длинная Уж не полоса, а каракатица. Гуляют по площади Марка жители, Гуляют важно и с убеждением: Раньше здесь были всякие дожи да правители, На которых глядели с угождением. Куда же пропала красота бывалая, Достойная редких образов творчества? Хотя бы одна полоска зари нежно-алая Среди

безрадостного богоборчества!! И впрямь, как из луны каракатицы Из былой красоты растет безобразие… А люди думают, что демократия, Иначе их назовут: «Азия»!!! 7–8 окт. 1933 г., Venezia

Николай Соколов

«В сумрак безмолвной лагуны…»

В сумрак безмолвной лагуны Чья-то гондола плывет, Плачут печальные струны, Кто-то в тумане поет… Прошлого светлые грезы Новой печали полны… Вянут весенние розы, Гаснут весенние сны… 1897 г.

Сергей Соловьев

Венеция

Лазурь и свет. Зима забыта. Канал открылся предо мной, О край прибрежного гранита Плеща зеленою волной. Плыву лагуною пустынной. Проходят женщины с корзиной По перекинутым мостам. Над головою, здесь и там, Нависли дряхлые балконы, И пожелтевшую ступень Ласкает влага. Реет тень И Порции, и Дездемоны. Всё глухо и мертво теперь, И ржавая забита дверь. Где прежних лет моряк отважный Спускал веселые суда, Всё спит. На мрамор, вечно влажный, Сбегает сонная вода. И, призрак славы не тревожа, Угрюмо спят чертоги дожа; Их окон черные кресты, Как мертвые глаза, пусты. А здесь блистал на шумном пире Великолепный, гордый дож, И укрывалась молодежь На тайном Ponte di Sospiri [574] ; И раздавался томный вздох, Где ныне плесень лишь да мох. Венецианская лагуна Как будто умерла давно. Причалил я. В отеле Luna И днем все тихо и темно, Как под водой. Но солнце ярко Блестит на площади Сан Марко: И изумрудный блеск зыбей, И воркованье голубей, И, грезой дивною и дикой, Родного велелепья полн, Как сон, поднявшийся из волн, Златой и синей мозаикой Сияет византийский храм… Ужели правда был я там? Здесь, с Генуей коварной в споре, Невеста дожей вознесла Свой трон, господствуя на море Могучей силою весла. Здесь колыбель святой науки! Здесь Греции златые звуки Впервые преданы станкам. Здесь по роскошным потолкам Блистает нега Тинторетто. Без тонких чувств и без идей, Здесь создавалась жизнь людей Из волн и солнечного света, И несся гул ее молвы В пустыни снежные Москвы. Я полюбил бесповоротно Твоих старинных мастеров. Их побледневшие полотна Сияют золотом ковров, Корон, кафтанов. Полны ласки Воздушные, сухие краски Карпаччио. Как понял он Урсулы непорочный сон: Рука, прижатая к ланите… Невольно веришь, что досель Безбрачна брачная постель… А море, скалы Базаити! Роскошный фон Ломбардских стран И юный, нежный Иоанн. О город мертвый, погребенный! Каналы темные твои И ныне кроют вздох влюбленный И слезы первые любви. В тебе какая скрыта чара? Давно канцона и гитара Не будят сонные мосты, Но так же всех сзываешь ты Для чистых грез и неги страстной. Твой ветер освежил мне грудь, Он шепчет мне: «Забудь, забудь Виденья родины ужасной И вновь на лире оживи Преданья нежные любви».

574

Здесь допущена историческая ошибка. (Прим. автора.)

Венеция

Былое, словно сон тяжелый, Рассеялось. Рожденный вновь, У ног твоих, под плеск гондолы, Я видел небо и любовь. И ты как будто узнавала Тебе знакомую страну, Зеленоструйного канала Следя блестящую волну, Заливши грудь – белее снега — Ручьями кудрей золотых… И неожиданная нега Восторгов, первых и святых, Блаженно искрила зеницы. Поверив невозможным снам, Я целовал твои ресницы И к влажно-рдеющим устам Склонялся жадными устами, И пил из них в ночной тиши И опаляющее пламя, И весь эфир твоей души. Жизнь отходила, замирала… Казалось, мы с тобой давно В лесу подводного коралла И тихо зеленеет дно. Весь мир мучительных видений Как будто навсегда исчез, И над струями – точно тени — Карпаччио и Веронез. И в этом царственном затоне Ты ощутила ночью той В усталом от восторгов лоне Биенье жизни молодой. Одна, сама того не зная, Покинув светлый горний мир, Душа спустилась нам родная На наших упоений пир. О нет! Недаром ты со мною Упала на глухое дно! Все, все мятежное, земное Искуплено, воплощено. Из темно-жгучего желанья, Из вечной ночи без лучей Восходит новое созданье И новая лазурь очей. И богомольно я не смею Твоих коснуться милых ног, И той не назову моею, Которую отметил Бог.