Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Антология

Догаресса

М. П.

Я разгадал давно: твоя душа когда-то Горела радостно, и ярко, и светло, В одной из Догаресс, чьи образы так свято Xранит Венеция слепым векам назло. Вот почему тебя всегда к себе влекло Все то, что красочно, нарядно и богато: Стихи, и кружево, и шелк, и блеск заката, И золотистое Венеции стекло. Когда перед тобой я говорю свой стих, Мне кажется, я – паж – сижу у ног твоих И нежу чуткий слух певучею канцоной. И если в глаз твоих глубоких синеву Я пристально вгляжусь – мне мнится, я плыву Лагуной дремлющей, лазорево-зеленой. Петербург

Венецианский xрусталь

Я так люблю тебя, Венеции хрусталь, Слегка подернутый отливами опала, Прозрачно-дымчатый, расплывчатый, как даль, Крапленный золотом, как лезвие кинжала. Как отблеск жемчуга меж отблесков корала, <sic!> Слезой дрожит в тебе неясная печаль; И как на одалиск, что заперты в сераль, Из кружев на тебя одето покрывало. Неясный

идеал, и радужные грезы, И золотые сны, и радость юных сил В стекле расплавленном художник растворил. И в искрометный сплав, блестя, скатились слезы — Отвергнутой любви безмолвная печаль… Душа художника живет в тебе, хрусталь. Myрано

Неол Рубин

Преступление [572]

Гра-стройнофиня вы не смели Дууша со специей И с вами муж Плы-сонно-лыли вы в гондо-ночелле В ка-глубоналах Веневодеции А меж квиритом и вашим обликом Вы уже уже Там там вы-трестрелы Заря и тьма Тогда пиччикато оркестрово Нежилая тюрьма Сосе-милодка объясняала ж вам К такому-то часу Гри-сфинксо-масы.

572

С разрывными словами. См. также «Подъезже-» и Обрученные». (Прим. автора.)

Алина Рубинская

Венеция

Ване

Венеция! Все красочно и ярко, И все величьем прошлого живет; На площади собор святого Марка И целый день толпа людей снует. Мозаика, и роспись, и иконы — Все сохранилось здесь до наших дней. Их древних храмов взятые колонны, И группа чудных, бронзовых коней. А ближе к морю, здесь, Палаццо Дожей — Как необычен нам его фасад, И на дворцы другие не похожи, Построенный так много лет назад: Какие залы, потолки, картины, Идешь, идешь и нету им конца — И оживают прошлого картины Величия прекрасного дворца. Под арками – базар венецианский: Стеклянные изделья, красота! И два оркестра, тут же, итальянских, И публики несметной пестрота… Приятно здесь, за чашкой капучино Часок, другой, спокойно посидеть, Не чувствуя толпы снующей мимо, Под музыку в былое улететь… А голуби? О них-то я забыла! Они летают всюду и везде И забавляют публику, и мило Воркуют по карнизам в высоте. Вот колокольня старая с часами, А вот другая – с этой вышины Лазурные лагуны с островами При заходящем солнышке видны. Шумит мотор, вокруг волнует воду И к пристани подходит пароход. Моторные вошли здесь лодки в моду И по каналам возят здесь народ. Но все же есть, конечно, и гондолы, И над каналом ночью, в поздний час Несутся к звездам звуки баркароллы — И восхищают, и волнуют нас…

Иван Рукавишников

Ponte Dei Sospiri

Легкая песня звенит над лагуною Между водой и луной. Вьется, как ласточка, песня веселая, Машет крылом надо мной. Стройно гондолу, послушную, легкую, Гонит он длинным веслом; Струйка за нею. Так гладь темно-синюю Ласточка режет крылом. Мимо дворцов он направо, до площади С песней веселой скользил. Колокол Марка под бронзовым молотом Полночь в то время звонил. Быстро гондола из глаз моих спряталась В узкий и темный канал. Голос еще веселей, беззаботнее Между камней зазвучал. Слушал я песню. За легкой гондолою Быстрою мыслью следил. Колокол Марка под бронзовым молотом Все еще полночь звонил. Чутко ловил я сквозь песню веселую Мерные всплески весла. Вот уж, должно быть, гондола спокойная Мимо дворца проплыла. Справа тюрьма, а вверху перекинулся Каменный крытый проход; Грузно висит он над гладью бесстрастною Кровью пропитанных вод. Песня несется волной беззаботною Пошлых желаний и грез… Что же не смолкла ты, песня бесстыдная, В месте страданий и слез? Ты пронеслась жизнерадостной птицею Между проклятых камней. В этих камнях плачет злоба предсмертная: Ты не поплакала с ней. Здесь раздирали тела беззащитные, Здесь, в этой черной тюрьме. Здесь, без надежды на тень сострадания, Люди кричали во тьме. Здесь из людей вырывали признания, Чтобы вести во дворец; Там получали страдальцы бессчетные Вести про скорый конец. Снова вели их в тюрьму безысходную, В стены, где муки и тьма. С дивным дворцом, где весь мрамор как кружево, Связана мостом тюрьма. Это дорога несчастных. От времени Кровь с этих стен не сошла; В трещинах стен доживают чудовища Прошлого гордого зла. Память прошедшему! Песня веселая Гасла в дали голубой, Гасла, как дни, что с слепою покорностью Тихо идут за судьбой.

San Marco (отрывок)

Площадь спит, пустая, темная, Вся из камня и огромная. Ни огней, ни голосов; Сторожат ее семь львов. Первый лев, крылатый медный, На столбе перед дворцом. И, играя, отблеск бледный, Лунный блеск лежит на нем. С двухэтажной колоннадою Для республики оградою, Чтоб, господствуя, служил, Тот дворец построен был. Но со всей своею славою Он страницею кровавою В книгу жизни занесен, В том обширный, всем богатый. Справа лев второй, крылатый, Весь в раздумье погружен, Над собором дремлет он. Третий смотрит за часами, Что с луной и со звездами В башню вделаны под ним. Он спокойствием своим Всем, и бедным и богатым, И товарищам крылатым Говорит, что все пройдет, Говорит,

что смерть не ждет. Лев четвертый с пятым рядом На камнях своих лежат, Вход на площадь сторожат И глядят унылым взглядом. Лев шестой и лев седьмой, Мрамор белый и немой, Опираясь на скрижали, Взор теряя в смутной дали, Львы крылатые стоят, Со стены дворца глядят Взглядом строгим, взглядом властным, И покойным и бесстрастным. Ни огней, ни голосов. Вся из камня и огромная, Площадь спит пустая, темная. Сторожат ее семь львов.

Владимир Саводник

Гондольер (фантазия)

Далеко во мгле потонули огни. Беззвучно гондола скользит. Мы – одни… Не шепчутся волны… простор… тишина… И кротко нам светит луна. Но, словно в тоске, ты припала к плечу, И взор твой как будто погас… Я молчу… Я чую, в моей твоя стынет рука, А в сердце рыдает тоска! Как будто бы сердце устало для грез, Как будто их день отшумевший унес, Как будто бы юного счастия дни Погасли, как в море огни… А ночь так ясна!.. – Гондольер молодой, Ты песню, веселую песню нам спой! — «Извольте, синьор, я готов, и спою Вам лучшую песню свою!» Не шепчутся волны, дробясь серебром, И песня звучит в полумраке ночном Так чисто, так ясно, как будто она Ночной тишиной рождена. Поет гондольер о далеком былом, О славных победах над грозным врагом, О пышных пирах средь покорных зыбей Роскошной царицы морей. Поет гондольер про красавиц былых, Про знойные грозы страстей молодых, Про негу лобзаний, про ревности яд, Про мщенья кровавый булат. Поет гондольер: «Весела и светла Роскошная жизнь здесь когда-то цвела, И многих красавиц и славных вождей Возил я в гондоле своей. Гондола скользила по сонной волне; Я пел им про счастье в далекой стране, Про роскошь Востока, про давние дни, — И песне внимали они. Я пел им про счастье заветной мечты, Про вечную славу земной красоты, Я в песне сулил им блаженные дни, — И песне внимали они. Я пел им о темных решеньях судьбы, Я пел им про тщетность безумной борьбы, Про смерть, стерегущую их в тишине, — И сердце смеялось во мне! В гондоле своей Дездемону я вез: Я пел ей про счастье несбыточных грез, Про ласки и слезы в ночной тишине, — И сердце смеялось во мне!..» Не шепчутся волны, дробясь серебром, И песня звучит в полумраке ночном Так гордо, так властно, как будто она Нездешней мечтой рождена. «И минет веков утомительный бред, И смоется морем затерянный след От жизни, когда-то кипевшей кругом — Роскошным, пленительным сном. И новые люди придут, и, со мной По взморью плывя, в час дремоты ночной, О жизни отцветшей вздохнут – и опять О будущем станут мечтать. И песню спою я в ночной тишине: Спою им про счастье в далекой стране, Про вечную юность, про светлые дни — И песне поверят они. Послушной мечтой убаюканы вновь, Поверят они, что бессмертна любовь, Что счастье и радость их ждут впереди, И сердце взыграет в груди. Но, в сердце взглянув темнотой моих глаз, Я встану виденьем в полуночный час, И смех мой раздастся, над морем звеня, — И люди узнают меня!» Не плещутся волны, дробясь серебром, А хохот несется в молчанье ночном Над водным простором, над гладью немой, Над сонной пучиной морской. И в дымчатой тучке исчезла луна… Туманным покровом оделась волна… — Смотри, на корме гондольера уж нет, — Там голый белеет скелет! И череп, осклабясь, взирает на нас… Что в свете страшней темноты его глаз! И слыша, как хохот звучит в тишине, Ты с криком припала ко мне… И чары ночные прогнал этот крик, — Как жизни призыв, он мне в душу проник, И в мир обольщений и призрачных грез Он слово живое донес! И призрак исчез, как видение сна, — И снова все смолкло… Простор… тишина… А там, на корме, озаренный луной, Стоит гондольер молодой.

Глеб Сазонов

Пиранези

От улыбок на Риальто, от лагун святого Марка Без цехина и без друга увезет мальчишку барка Далеко, в края чужие – к храмам Весты и Кибелы, К обелискам и фонтанам, к башне царственной Метэлы. Полный смутных ожиданий удивительных видений, Тихо, тихо по лагуне проплывает юный гений… И узнают в гордом Риме и народ и властелины, Что прекраснейшее в мире – позабытые руины!

Марк Самаев

«Где-то с детства Венеция есть…»

Где-то с детства Венеция есть. И в гондолу, качнув ее, прямо из постели я мог перелезть через позолоченную раму. В годы, вычитанные из книг, уходить уже дальше старался, под случайными взглядами тих, в закоулках блаженно терялся. Выйдет девушка из-за угла, светом выхвачена напряженно, и шепчу: «Подожди, ты могла, ты любила, ты знала Джорджоне, ты…» Но здесь, в этой общеземной духоте и бензинной пылище, я постиг, что везде под луной только Кунцево, только Мытищи. 1966 г.

Сергей Сафонов

«Странно на душе, тоскливо отчего-то…»

Странно на душе, тоскливо отчего-то, Несмотря на праздник радостного дня… Точно я сегодня хоронил кого-то, Точно кто-то близкий умер у меня… Вижу из окна, как белые ступени Мраморной террасы обдает прибой, Как колышат волны прорезные тени На груди залива бледно-голубой… И сдается мне, что вечно так продлится: Вечно будет море жалобно роптать, Вечно будет сердце так же все томиться — И прибоя всплески глухо повторять… Венеция, 1893 г.