Верность сердцу и верность судьбе. Жизнь и время Ильи Эренбурга
Шрифт:
Глава 18
1967
В последние месяцы жизни Эренбург стал высказываться все откровеннее и откровеннее. Еще в 1966 году Ангелина Щекина-Кротова, вдова Роберта Фалька, попросила Эренбурга не выступать на открытии выставки ее покойного мужа: она боялась, что Эренбург, не сдержавшись, наговорит что-нибудь против Кремля и тем самым поставит выставку под угрозу. Эренбург знал, что ему стараются заткнуть рот и пользовался каждой возможностью поделиться своими мыслями. В апреле он выступал перед избранной аудиторией в Медицинской библиотеке, расположенной вблизи Кремля. Многие вопросы — как докладывало в Вашингтон посольство Соединенных Штатов — касались «растущего в настоящее время брожения в среде интеллигенции». Один вопрос коснулся Синявского и Даниэля. «Мне их вещи не нравятся, — ответил Эренбург, имея в виду рассказы, напечатанные за рубежом. — Но и приговор им тоже не нравится». Кто-то из присутствующих спросил о недавно прозвучавшей критике по адресу «Нового мира» — на журнал Твардовского сильно нажимали, требуя отказаться от антисталинской позиции. «За кого вы меня принимаете? — сердито отрезал Эренбург. — Зачем, по-вашему, я сюда пришел? Вам критика „Нового мира“ кажется несправедливой? Мне тоже так кажется». Но самые крамольные высказывания Эренбург позволил себе о Светлане
974
Телеграмма от 9 мая 1967 г. из американского посольства в Москве в Госдепартамент США. (National Archives. Washington. D. С.).
Подобные публичные откровения звучали криминалом: советским гражданам полагалось предавать «невозвращенцев» анафеме, не оставляя в сердце места для человеческих чувств. В июне из посольства Соединенных Штатов в Вашингтон ушло следующее загадочное послание: «У нас имеется сообщение, по всем данным исходящее из „Швейцарской спецслужбы“, о том, что у известного советского писателя Эренбурга неприятности по причине его защиты Светланы Сталиной, как до ее отъезда, так и после» [975] .
975
Телеграмма от 2 июня 1967 г. из американского посольства в Москве в Госдепартамент США. (National Archives. Washington. D. С.).
Тем не менее, Эренбургу предстояла еще одна важная поездка в Европу. Его пригласили прочесть доклад на международном Стендалевском конгрессе, который должен был состояться в Парме с 22 по 24 мая. Эренбург обратился в Союз писателей с просьбой помочь ему в получении визы и разрешения после окончания конгресса «отдохнуть в Италии на гонорар» [976] . Присутствию Эренбурга на конгрессе придавалось значение главного события, и журналисты без конца атаковали его с просьбами об интервью [977] . В Москве, однако, этот его триумф за рубежом вызвал беспрецедентные последствия.
976
РГАЛИ. Ф. 1204, оп. 2, ед. хр. 1168. Письмо Эренбурга в Секретариат Союза писателей датировано: 12 апреля 1967 г.
977
«Le Monde» называла выступление Эренбурга на конференции «глубоко волнующим». См.: Le Monde. 1967, May 31, suppl. P. II.
Пока Эренбург находился в Италии, в Москве открылся Четвертый съезд писателей. Эренбург не питал особого уважения к Союзу писателей, и, пожалуй, был только рад оказаться в эти дни за рубежом, но Михаил Шолохов использовал его отсутствие для постыдных выпадов. Речь Шолохова «сокрушила» спокойствие, царящее на съезде, где отмечалось пятидесятилетие Октябрьской революции. После залпа подстрекательских замечаний Шолохов назвал Светлану Аллилуеву «предательницей», имеющей связи с ЦРУ, с «заядлыми белогвардейцами», чуть ли не с «политическим трупом Керенского», который тогда еще был жив и обитал в Нью-Йорке. Затем Шолохов осудил всякий призыв к свободе творчества и, демагогически вплетая в дело войну во Вьетнаме, объявил ее основанием для удушения свободы прессы. Что же касается Эренбурга, то, по мнению Шолохова, его пребывание в Италии было вызовом коллективу, выше которого Эренбург себя ставит [978] . Шолохов явно получил указание свалить в одну кучу бегство Светланы Аллилуевой и продолжающееся непокорство Эренбурга, вместе с его знаменательным отсутствием на съезде. Он даже заявил, что «дурной пример заразителен и <…> глядя на этакую самостоятельность и пренебрежение к нормам общественной жизни Эренбурга, некоторые великовозрастные молодые писатели начинают откалывать такие же коленца, за которые впоследствии им будет самим стыдно, когда по-настоящему повзрослеют» [979] .
978
Телеграмма от 26 мая 1967 г. из американского посольства в Москве в Госдепартамент США. (National Archives. Washington. D. С.).
979
London Times. 1967, May 25. P. 1.
Вскоре в беседе с британским журналистом Александром Вертом, посетившим Москву в июне 1967 г., Эренбург признался, что не выносит официальную советскую культуру. Согласно Верту, Эренбург не скрывал, что он на стороне Солженицына, который только что бросил вызов Союзу писателей, разослав открытое письмо против цензуры. Эренбург не скрывал, что поддерживает Синявского и Даниэля и сомневается, что их коснется предполагаемая по слухам амнистия политзаключенных. И еще объяснил Верту, как организован самиздат и как соотносится с контролируемой режимом литературой.
«Наша литература, — сказал Эренбург Верту, — существует в весьма странных условиях. Мы имеем, с одной стороны, исключительную литературную талантливость русского народа, а с другой — гнусную бюрократическую машину, которая только и делает, что тянет за уши посредственности, печатая их в наших „лучших“ журналах, зато других…, ну а другим приходится идти в самиздат. Но вечно так продолжаться не может. Дрянно то, что Союз писателей, основанный в 1934 году, был сталинским институтом, учрежденным для регламентации мысли <…> Никому он больше не нужен, кроме спекулирующей на нем верхушки — тех, кто имеет с него жирный кусок или сидит в редакторском кресле, да еще продажной бездари, которая живет на подачки от Союза и публикуется вместо настоящих писателей» [980] .
980
Werth A. Russia, Hopes and Fears. Op. cit. C. 186–187.
В июне 1967 г. мир был потрясен шестидневной войной на Ближнем Востоке. Советские СМИ открыли непристойную антисемитскую кампанию, используя гротескные рисунки, напоминавшие антисемитские карикатуры из арсенала фашистской пропаганды. Эренбурга попросили подписать заявление, осуждающее израильскую агрессию, — предложение, выполнить которое он наотрез отказался [981] . Александр Верт сам слышал, в каком восторге был Эренбург от победы Израиля.
«Да. Они не дали уничтожить себя арабам — как это было при Гитлере. Хотя в Красной армии была масса бойцов, евреев по национальности, и многие даже стали Героями Советского Союза, до сих пор существует это гадкое представление, что устраивать массовое избиение евреев „нормально“. И если бы, следуя по гитлеровским стопам, арабы устроили массовую резню, эта зараза пошла бы дальше: здесь, у нас, поднялась бы волна антисемитизма. А теперь, в какие-то веки, евреи показали, что они [sic] тоже могут дать в зубы <…> На Руси всегда питали большое уважение к солдатам и летчикам, которые знают свое дело. И такими евреи — простите, я хотел сказать израильтяне — бесспорно, себя показали» [982] .
981
Наталья Столярова. Интервью, данное автору в 1984 г. в Москве.
982
Werth A. Russia, Hopes and Fears. Op. cit. P. 218–219.
Июль и август
Когда к Эренбургу и Любови Михайловне пришла старость, в семье и среди друзей все в душе полагали, что первой из жизни, скорее всего, уйдет она. Хотя Любовь Михайловна была на восемь лет младше мужа, она страдала болезнью сердца, которая в последнее время обострилась. В 1965 году Любовь Михайловна несколько месяцев провела в санатории, восстанавливая здоровье после сердечного приступа. Эренбург же, несмотря на хроническое недомогание из-за рака предстательной железы и мочевого пузыря, продолжал писать и путешествовать. Правда, как писал знакомый журналист, он «сильно переменился. Высох, облысел, на голове выступило какое-то желтое пятно, при ходьбе шаркал ногами» [983] . Его голос, прежде сильный и звонкий, стал спадать почти до еле слышного шепота. Последний удар — не столько, пожалуй, физический, сколько психологический — нанесла ему смерть ближайшего друга: 19 июля 1967 года в московской больнице умер Овадий Савич.
983
Оклянский Ю. M. Счастливые неудачники. Op. cit. C. 365.
На похоронах Савича Эренбург заплакал. «Я думаю, что ни один человек, знавший Эренбурга, с его твердой выдержкой и неумением открывать себя людям, не мог представить его плачущим, — вспоминал писатель Владимир Лидин. — Но он не только плакал, он как бы прощался с частью своей жизни, с дружбой, которая освятила ее <…> Со смертью Савича что-то ушло из его жизни, что-то надломилось в Эренбурге, какая-то обреченность словно коснулась ее» [984] .
В разговоре по телефону с Лизлоттой Мэр Эренбург не сказал ей о смерти Савича — не хватило сил. Он написал ей письмо. Ответ Лизлотты, полный беспокойства о нем, пришел через две недели: «Не могу сказать, как известие о Савиче меня опечалило <…> Когда я с Вами говорила последний раз [по телефону — Дж. Р.], я не могла Вас расслышать. Я лишь поняла: что-то не в порядке <…> Я подумала, что кто-то из ваших заболел» [985] [986] .
984
ЛГЖ. T. 3. C. 401. Комментарии.
985
Цитируемые письма Лизлотты Мэр к Эренбургу и его дочери Ирине хранятся в РГАЛИ. Ф. 1204, оп. 2, ед. хр. 1889.
986
Письма Лизлотты к Эренбургу и Эренбурга к ней переведены с французских оригиналов Н. Я. Лейбошиц и Б. Я. Фрезинским. Полный текст переписки опубликован в № 15 журнале «Всемирное слово» (прим. ред.).
Некоторое время спустя, в понедельник 7 августа, у Эренбурга случился первый сердечный приступ. Он шел по саду и упал. Сразу же по телефону сообщили Ирине; взяв такси, она примчалась на дачу. Отец был слаб, невероятно бледен; в лице ни кровинки — белое как полотно. Позвонили пользовавшему Эренбурга врачу — В. Коневскому, и когда ему сказали, что у Эренбурга резкая боль в одном из пальцев, доктор, еще не видя больного, понял — это инфаркт.
Эренбург был трудным больным, не желавшим выполнять предписаний врача. На следующий день, во вторник 8 августа, он через силу встал с постели и несколько часов провел за машинкой — кончая 21-ю главу седьмой книги мемуаров. Он как раз начал писать о развернувшейся в 1959 г. полемике по вопросу о том, нужны ли ученым-естественникам более глубокие гуманитарные знания, более высокий уровень уважения к человеческим чувствам — о знаменитом противостоянии «физики — лирики», о споре, который в тот год поглотил у Эренбурга несколько месяцев. Но работу над мемуарами пришлось прервать и вернуться в постель. И это была последняя страница, которую написал Эренбург [987] .
987
Ирина Эренбург, Фаня Фишман, Аля Савич. Интервью, данные каждой отдельно автору в 1991 г. в Москве о смерти Эренбурга. Наталья Столярова, интервью на ту же тему, данное автору в Москве в 1984 г.