Верность сердцу и верность судьбе. Жизнь и время Ильи Эренбурга

Рубинштейн Джошуа

С десяти утра до половины второго пополудни самые разные люди шли и шли длинной чередой мимо открытого гроба. Каждую минуту мимо постамента проходило тридцать человек, а всего прошло шесть тысяч, и еще несметное число людей терпеливо ждали в растянувшейся по улице Воровского очереди. Целый строй боевых офицеров с орденскими планками, орденами и медалями, украшавшими грудь, пришли отдать дань Эренбургу, той роли, какую он сыграл в борьбе против Гитлера. Старые евреи, составившие заметную группу, прощались с Эренбургом наряду с массой молодежи. Многие произносили слова благодарности. Группа студентов, в которой каждый нес по цветку и молча опускал его у гроба, оставила особенно трогательное впечатление [999] .

999

Описание похорон Эренбурга основано на интервью, данных автору Ириной Эренбург (Москва, 1986), Алей Савич (Москва, 1986), Борисом Биргером (Москва, 1984), Даниилом Даниным (Москва, 1984) и Борисом Фрезинским (Москва, 1986). См. также очерк Маргариты Алигер в сб. Воспоминания об Илье Эренбурге. Op. cit. С. 210–211.

Скорбный

поток был прерван ради официальных, заранее составленных речей — несколько писателей, глава Советского комитета защиты мира, член Испанской компартии. Как и следовало ожидать, они не затронули «трудных» вопросов жизни и творчества Эренбурга. Только Андре Блюмель, председатель общества «Франция — СССР» и ярый сионист, единственный среди ораторов вспомнил о долгих годах, прожитых Эренбургом в Париже, о его ненависти к антисемитизму и его приверженности европейскому искусству и культуре. И только Андре Блюмель за всю панихиду упомянул о том, что Эренбург — еврей [1000] .

1000

Haaretz. 1967, September 5. Р. 3.

По завершении церемонии наряд милиции, действуя по приказу, поспешно вынес гроб из здания. Группа известных писателей, рассчитывавшая составить почетный эскорт, ожидала у главного входа на улице Герцена. Но начальство их обошло, направив гроб через другой выход — на улицу Воровского, по другую сторону писательского дома, занимающего чуть ли не целый квартал. Семья Эренбурга и ближайшие друзья проследовали за гробом через сад и центральные помещения Союза писателей; когда они вышли на улицу Воровского, их поразили странные дробные звуки, которые они поначалу не смогли идентифицировать. Это толпа из-за спин и через головы милиции бросала на гроб цветы, и букеты падали в дробном скорбном ритме и ударялись о красное дерево домовины Эренбурга. Огромная толпа, цветы, милиция — похороны грозили превратиться в свалку. Но начальствующие овладели обстановкой и быстро проводили катафалк. Одному из друзей Эренбургов пришлось чуть ли не драться с милиционером, чтобы посадить вдову Эренбурга в машину, прежде чем блюститель порядка успел ее удалить.

В нескольких километрах от Дома литераторов у Новодевичьего кладбища, где милиция отказывалась пропустить к могиле еще большую, двадцатитысячную толпу, шла чуть ли не схватка. «В двух случаях, — сообщала „Манчестер гардиан“ — толпа прорвалась сквозь двойную линию солдат, стоящих с оружием перед кладбищенскими воротами» [1001] . Даже Александр Твардовский с трудом попал на кладбище: ему пришлось накричать на милиционеров и напомнить, что он член Центрального Комитета [1002] . Только тогда его согласились пропустить. Согласно «Нью Йорк Таймс», кроме Твардовского никого из главных правительственных и партийных деятелей ни в Центральном Доме литераторов, ни на кладбище замечено не было [1003] . Церемонию захоронения провели со всей возможной поспешностью, и ни Борис Слуцкий, ни Маргарита Алигер не смогли сказать перед провожавшими прощального слова, что оба хотели сделать [1004] .

1001

Manchester Guardian. 1967, September 5. P. 7.

1002

Владимир Войнович. Интервью, данное автору в 1984 г. в Бруклине (шт. Массачусетс).

Место сноски в книге не указано (прим. верстальщика).

1003

New York Times. 1967, September 5. P. 43.

Место сноски в книге не указано (прим. верстальщика).

1004

См. антологию: An End to Silence / Ed. and with Intr. by Stephen F. Cohen. New York, 1982. P. 271. В антологию входят материалы из самиздатовского журнала Р. Медведева «Политический дневник».

Несколько месяцев на могиле Эренбурга стояла его фотография, прислоненная к огромной пирамиде из венков — цветов и листьев. Через год ее сменил великолепный памятник, спроектированный многолетним другом Эренбурга, Натаном Альтманом. С гранитного монолита смотрел барельефный портрет Эренбурга — репродукция в металле со знаменитого наброска Пикассо, — созданный скульптором Ильей Слонимом, мужем Татьяны Литвиновой. Не прошло и четырех лет, как союзники и соперники упокоились на Новодевичьем, присоединившись к Эренбургу. В 1971 году умерли Хрущев и Твардовский; оба были похоронены невдалеке от могилы Эренбурга.

Узнав о смерти Эренбурга, огромное число людей прислали соболезнования лично Любови Михайловне. Андре Мальро, Пабло Пикассо, Луи Арагон, Пабло Неруда — все послали в Москву телеграммы. Одним из самых глубоких и трогательных было собственноручное письмо Романа Якобсона. Находясь в августе того года в Москве, Якобсон собирался навестить Эренбурга: «Илья звал меня приехать, я знал — это значит проститься, и когда мне вдруг закрыли путь к нему [дача Эренбурга была за пределом той зоны вокруг Москвы, которую разрешалось посещать иностранцам — Дж. Р.] на меня легла тяжесть бессильной грусти, — писал Якобсон Любови Михайловне. — Сейчас так хотелось бы просто посидеть с Вами, Люба, рука в руку и глаза в глаза, помолчать вместе и вместе повспоминать…» [1005] .

1005

ЛГЖ. Т. 1, С. 620. Комментарии.

За год до смерти Эренбурга, когда ему исполнилось семьдесят пять, английская газета «Дейли миррор» писала: «Его имя всегда в грязи. Он — это Илья Эренбург, прославленный советский писатель, взваливший себе на

плечи тяжкое бремя быть постоянно ругаемым — кем-то, где-то, за что-то» [1006] . После смерти Эренбурга Александр Твардовский отметил ту же несправедливость в «Новом мире». Он вспоминал, как критика постоянно его «журила, поучала и распекала, но и восхищалась им и даже превозносила по обстоятельствам — что угодно, только, — заключал Твардовский, — замолчать его было невозможно» [1007] .

1006

Daily Mirror. 1966, January 27. Р. 11.

1007

Новый мир. 1967. № 9. С. 286.

В стихотворении, написанном в 1966 году, Эренбург c поразительной искренностью выразил мучительную сложность своей жизни:

Пора признать — хоть вой, хоть плачь я, Но прожил жизнь я по-собачьи. Не то что плохо, а иначе, — Не так, как люди или куклы Иль Человек с заглавной буквы <…> Не за награды — за побои Стерег закрытые покои, Когда луна бывала злая, Я подвывал и даже лаял, Не потому, что был я зверем А потому, что был я верен — Не конуре, да и не палке, Не драчунам в горячей свалке, Не дракам, не красивым вракам, Не злым сторожевым собакам, А только плачу в темном доме На теплой, как беда, соломе. [1008]

1008

Эренбург И. Г. Собр. соч. Op. cit. Т. 1. С. 204–205.

Эренбург говорит здесь о том, что его коробило: палка, свалки, красивые враки. С приходом к власти Брежнева, при нападках на хрущевские реформы, Эренбург не был склонен пересмотреть положительные мотивы для верности своей стране, включая русскую культуру, борьбу с фашизмом, необходимость культурного взаимопонимания и мира в Европе и во всем мире.

После смерти Эренбурга режим постарался не заметить его нравственных метаний; в «Правде», запинаясь, упомянули, что «его путь был сложным и противоречивым» [1009] . Нигде, разумеется, не прозвучало и намека на то, что гимназистом он сначала вступил в партию большевиков, но вскоре из нее вышел, или что его повесть «Оттепель» помогла запустить процесс десталинизации, дав имя судьбоносному периоду в советской истории; «Оттепель», по правде сказать, ни разу даже не назвали. Что же касается того, что Эренбург был по происхождению евреем, то лишь «Литературная газета» мимоходом отметила «в ритмах и его поэзии и прозы <…> печально-лукавые интонации Шолом Алейхема» [1010] . Ни одно другое периодическое издание и на заикнулось о том, что Эренбург был еврей.

1009

Правда. 1967, 3 сентября. С. 3.

1010

Бажан М. Перо гуманиста //Литературная газета. 1967, 6 сентября. С. 8.

В мировой прессе попытались оценить творческий путь Эренбурга честнее. «Нью-Йорк Таймс» на первой странице подводила итоги его «долгой, насыщенной, бурной жизни». «Мало кто из советских писателей был так увешан наградами, мало кого так ругали за нарушение генеральной линии». А в передовой статье того же номера «Таймс» называла Эренбурга «мастером эзопова языка», указывая, что его очерки и написанные в последние годы воспоминания «сохранят политическое и нравственное значение многие годы после того, как большая часть его литературных произведений будет прочно забыта» [1011] . По мнению американского еженедельника «Ньюсуик» «он [Эренбург — Дж. Р.] был одной из самых выдающихся аномалий советского общества» [1012] . Английская газета «Манчестер гардиан» величала его «строителем моста между Востоком и Западом» [1013] . Французская «Ле Монд» называла «Фомой неверующим советской литературы», признавая за ним «нравственное мужество, редкое среди его современников» [1014] . Лондонская «Таймс», проявляя осведомленность и осторожность, подводила такой баланс: Эренбург «не только один из самых плодовитых и легко пишущих литераторов, но и чрезвычайно эффективный оратор (выступавший на русском и французском языках) с блестящим даром остроумной пикировки». Он не был «бунтарем в прямом смысле слова», но человеком, который нередко проявлял мужество — хотя отнюдь и не безрассудное, — когда дело шло о защите «широких горизонтов» [1015] .

1011

New York Times. 1967, September 2. P. 25, 24.

1012

Newsweek. 1967, September 18. P. 48.

1013

Manchester Guardian. 1967, September 2. P. 7.

1014

Le Monde. 1967, September 2. P. 20.

1015

London Times. 1967, September 2. P. 12.