Весь Дортмундер в одном томе
Шрифт:
Дортмундер сделал глоток пива.
— Пойдем ко мне домой. За полчаса я тебя проинструктирую о механизме работы телефонных аппаратов. Ты узнаешь, что и как я делаю. Это наше совместное хобби.
— Если что-то пойдет не так, — заметил Дортмундер, — Тини очень невзлюбит тебя.
Келп махнул рукой, держащей банку с пиво, и спросил:
— Что может пойти не так?
33
— Он меня взбесил, — сказал Мэлоуни Леону. — Все то дерьмо о телефонах — он там, он не там, он прошел, он не прошел — и я просто забылся.
— Ничего, пройдет, — поддержал помощник, лицо которого напоминало гравюру Сострадание.
Он
— Как же меня будут критиковать, — сказал он и закачал тяжелой головой. — Как же меня будут критиковать.
И критика уже началась. Комиссар — Мэлоуни так и не смог запомнить его имя и не видел в этом смысла — позвонил, чтобы пристыдить его, проявить недовольство им, тактично, в своей джентльменской манере чиновника из высшего эшелона. И Мэлоуни хорошо понимал, неважно, что сказал комиссар и что он ответил ему. Главное то, что звонок комиссара внесли в журнал и в книгу записей и личное досье Мэлоуни позволит комиссару продемонстрировать его лидерство. Сукин сын.
Ладно, возможно не совсем сукин сын, поскольку в своем телефонном звонке дал ясно понять кто его истинные враги: «Агенты ФБР Закари и Фридли в настоящий момент находятся в моем офисе и обсуждают со мной сложившуюся ситуацию» сказал комиссар и на заднем фоне послышались вздохи возмущения из-за измены комиссара. И это было единственное светлое пятно во всем разговоре.
Можно ли что-то сделать с Закари и Фридли? Можно ли сделать что-то, чтобы защитить собственную задницу, если он выставил ее на всеобщее обозрение, перед всем миром?
Единственное действенное решение — найти чертов рубин. И найти его вместе с преступником. Ведь это не мелкое недоразумение, которое можно загладить красивым ювелирным изделием. То, в чём нуждалась бы в этот раз общественность, Департамент Полиции, ФБР и Госдепартамент, ООН и правительство Турции, в чём нуждался бы сам Мэлоуни — человеческая жертва.
— Никак не меньше, — вслух произнес инспектор. — Мы должны взять его.
— Не могу не согласиться, — сказал Леон.
Он и Мэлоуни остались одни в большом кабинете в Полис Плазе, отчасти потому, что так захотел инспектор, и отчасти потому, что в этот момент никто в огромном городе Нью-Йорке не захотел бы связываться с Фрэнсисом Мэлоуни.
— И сделать это должны именно мы, — продолжил Мэлоуни. — Не гребаные ФБР и не зарубежные профаны.
— О, безусловно.
— И не какой-нибудь криминальный элемент. Хотя, кровь Христова, у них лучше всего получиться его пристрелить.
— Жаль, — сказал Леон. — Если бы этот человек был геем, то я смог бы провести работу под прикрытием.
Мэлоуни косо посмотрел на него:
— Леон, у меня никогда не получается понять до конца, когда ты пошлишь, а когда нет.
Леон ткнул изящным пальчиком в узкую грудь:
— Я?
— В любом случае, — продолжил инспектор, — ты слышал запись. Разве он похож на проклятого педика?
— Если он и педик, — ответил Леон, — то должно быть уже давно сидит в туалете и выпускает нафталиновые какашки.
— Ты отвратителен, Леон, — и Мэлоуни на мгновенье задумался. — Криминальный элемент. Что случится, если они первыми найдут его?
— Отправят к нам. С Византийским Огнем, конечно.
— Может быть. Может, — Мэлоуни покосился на дальнюю стену, стараясь заглянуть в будущее. — Может пресса до него доберется первой? Что-то с этим миром не так, раз преступники помогают нам? Не хорошо, Леон.
— Все варианты не хороши.
— Верно, —
— Бенджамин Артур Клопзик.
— Пускай Тони установит на нем микрофон, полный радио адаптер. Хочу знать каждое слово, произнесенное в том логове воров. И мне нужны все свободные сотрудники ТПС в городе, на территории трех кварталов от того бара. Если вдруг наши ребята найдут того воришку, то я хочу забрать его у них в ту же секунду.
— Ох, очень хорошо, — согласился Леон. — Точно, решительно и ох как правильно.
— Позже будешь трепаться, — сказал ему Мэлоуни. — Сначала позвони.
34
Задняя комната в «Баре и Гриле» напоминала одну из картин Русской Революции — штурм Зимнего двора — или, более правильно, Французскую революцию: якобинцы в эпоху Террора. Здесь никогда еще не было так многолюдно, так дымно, так жарко, так много соперничества и разногласий. Тини Балчер в роли судьи и трое его помощников сидели по одной стороне круглого стола, лицом к двери, в окружении других парней позади них, которые стояли, прислонившись к коробкам со спиртным. Среди толпы притаилось много взбешенных людей. Парочка стульев возле двери и напротив Тини оставалась свободной. Резкий свет от лампочки без абажура с тонким рефлектором «смыл» всю нежность красок, подготовил картину для работы художника-жанриста со скудной палитрой, или, для съемок немецкого немого кино о чикагский бандитах. Угроза и безжалостный личный интерес сквозили в чертах лица каждого, в сутулости плеча, изгибе колена, резкости глаза и наклоне тлеющей сигареты. Все курили, все тяжело дышали и — поскольку в комнате было жарко — все потели. Кроме этого в перерывах между опросами все говорили одновременно. Когда Тини Балчер хотел высказаться, он опускал кулак на стол и ревел «Всем заткнуться!» и в наступающую тишину вставлял предложение. Дортмундеру самому виновному из виновных очень повезло, что он долго дожидался своей очереди снаружи, в великолепии бара и успел опрокинуть два двойных бурбона с льдом, прежде чем вернулся Келп, чтобы войти с ним в ту комнату на обозрение всех тех холодных глаз.
Приглашены они были парнем, с которым были плохо знакомы, Гус Брок, подошел к столику, где они сидели, и сказал:
— Привет, Дортмундер, Келп.
— Приивет, Гус, — ответил Келп.
Дортмундер ограничился кивком; на более не позволяло чувство собственного достоинства.
— Вы работаете командой, верно?
— Верно! — ответил Энди.
— Вы следующие. Дай-ка я расскажу вам порядок действий. Мы не правоохранительные органы, мы не собираемся кого-то «прижимать» или задерживать. Вот, что происходит: вы входите, стоите в дверях и слушаете показания парня впереди вас, таким образом, когда подходит ваш черед, вы уже в курсе, чего от вас ждут. Верно?
— Очень четко, — согласился Келп. — Действительно очень ясно, Гус.
Проигнорировав его, Гус посмотрел на очень высокого и нервного парня, который показался из комнаты, проковылял к бару и хрипло сказал:
— Хлебную водку. Бутылку.
Гус кивнул:
— Пошли.
Когда они вошли в прокуренную шумную комнату, полную скрытого насилия и гибели, у Дортмундера вся жизнь пронеслась перед глазами: мог ли он стать клерком в супермаркете? Сейчас бы он был, наверное, помощником руководителя, в пригороде, возможно, с черным галстуком-бабочкой. Такая перспектива не радовала его никогда раньше, но и альтернатива, которая предстала перед ним сейчас, вынуждала, конечно, хоть что-то сказать в пользу праведной жизни.