Весна гения: Опыт литературного портрета

Продев Стефан

Вот и теперь голос Фридриха-старшего разорвал тишину. По деревянной лестнице застучали быстрые и мелкие шаги. Фред знает: это сестра Мария спешит за ним. Брат ждет ее у двери, подхватывает на руки и несет к лестнице. Девушка весело смеется, закрывая рот рукой, и заговорщически сообщает:

– Отец в ярости, я еще не видела его таким…

•

Наконец мы одни в комнате Фреда и можем спокойно ее разглядеть. Ужин семьи продолжится почти час. Отец ест медленно. Времени предостаточно, чтобы рассмотреть все, что нас интересует. Итак, за дело!

Подсвечник на толстой книге, покоящейся на столе. Бледное пламя свечи трепетно освещает комнату гимназиста. Перед нами предстает небольшой, но дорогой нам мир, преисполненный романтики и творческого напряжения. Здесь все напоминает «добрые времена старика Вольтера»: и потемневшие старые обои из китайского шелка, и клавесин с костяными

клавишами, и стол с низкими ножками в виде лежащих львов, и стулья с пухлыми бархатными сиденьями, и кровать с резными сатирами на спинках, и этажерка из черного дерева, и сундук для одежды с большим железным замком, и отлитое из олова распятие на стене, и темные пейзажи в голландском стиле… Все это «живет» повседневными заботами юноши. К старым китайским обоям приколоты наброски и карикатуры, нарисованные рукой Фреда. На клавесине – раскрытый клавир. На столе разбросаны исписанные листки, словари, чертежи, сломанные перья. Стулья завалены газетами, альбомами, справочниками, картами. На этажерке расставлены пробирки, колбы, гербарии, заспиртованные ящерицы, чучела птиц, человеческий череп. И повсюду книги: на полу у стены, на сундуке и даже на кровати – груды книг в кожаных или картонных переплетах, прочитанные и читаемые, испещренные знаками, заметками, ощетинившиеся закладками.

На первый взгляд комната напоминает кабинет какого-нибудь алхимика, доктора Фауста, решившего разгадать тайны жизни. Трепещущее пламя свечи усиливает это впечатление, и мы невольно ищем на стенах козлиный профиль Мефистофеля. Но вместо тени дьявола перед глазами предстают разнообразные прозаические предметы, которые возвращают нас к действительности. На одной из стен висит упругая пружина для тренировки мышц. На оловянное распятие накинут ремешок длинной шпаги для фехтования. У сундука лежит тяжелая гимнастическая гиря, а у двери сложена конская сбруя. По всему видно, что наш Фауст вовсе не отрекся от мира сего, что тесная ученическая комната полна жизни, духовного и телесного счастья. Фауст, который живет здесь, не созерцает лишь полый череп науки и не предается пустым грезам. В этих четырех стенах втиснута целая жизнь, соединены труд и развлечения, мысли и забавы. Вот почему комната Фреда, ее обстановка не настраивают на меланхолический лад, не угнетают сознания, не лишают радостей. Заваленная книгами и склянками, она не отдает духом кельи, не напоминает строгой атмосферы какой-нибудь лаборатории. Это такое место, где мечта и действительность сливаются, где самая точная формула и исполненная изящества фраза имеют равные права на существование.

Обстановка комнаты полностью соответствует характеру юноши, который в ней живет. Кажется, будто здесь разместилось все богатство молодой души, которая создала мир, примиривший противоположности, мир гармонии и совершенной красоты. Может быть, ни в каком другом месте книга и гимнастическая гиря, гербарий и шпага не соседствуют так естественно (и так слитно), как в этом жилище. Достаточно заглянуть сюда искушенному человеку, чтобы увидеть и понять всю многогранность гения, разнообразие его интересов, всю сложность его внутреннего развития. Заглянув сюда, можно понять, как могла одна и та же рука создать великолепнейшие путевые записки «Из Парижа в Берн» и бессмертную «Диалектику природы», как один и тот же человек мог быть одновременно и блестящим мыслителем, и замечательным спортсменом…

Каждое жилье имеет свое святая святых, заповедное место. Имеет его и комната Фреда. Это тяжелый дубовый стол, за которым молодой человек создавал свои первые произведения. За ним он познавал, рассуждал, мечтал, творил. Склонившись над столом, он проникал в тайны природы и ощущал первые могучие порывы своего духа. Сидя за ним, закутавшись в старый халат отца, Фред нередко встречал утро с усталыми глазами и побледневшим от бессонницы лицом. Очень часто он отдавал предпочтение не кровати, а столу, чтобы взяться за книгу или перо, стать ученым или поэтом. Садясь за стол, Фред забывал окружающий мир (школу, улицу, игры) и погружался в сложный мир размышлений, мир загадочный и непостижимо удивительный. Стол освобождал его от будничных забот и предлагал лежавшее на нем литературное богатство. Руки Фреда любили его холодную поверхность, закапанную воском и чернилами. Они знали каждую его трещинку и неровность, каждый его краешек, каждое отражение на его лакированной поверхности. Так кузнец знает свою наковальню, на которой он кует железо…

Вот стол Фреда в обычном рабочем состоянии. В центре несколько раскрытых книг и стопка густо исписанных листов. Рядом возвышаются десятки толстых томов, пухлые картонные папки, разноцветные рулоны, сложенные карты, незаконченные рисунки. На одной из раскрытых книг лежит тяжелый костяной нож для разрезания бумаги, а густо

исписанные листки прижимает старая оловянная чернильница с торчащим из нее пером. По всему видно: стол ждет хозяина и в эту ночь кровать не будет разобрана. Тусклое пламя свечи все же позволяет увидеть нам, чтo читает и пишет Фред. Пред нами книги, которые только что были в его руках. Они еще хранят их тепло. Это вольтеровский «Кандид» и «Путешествия Марко Поло», «Метаморфоза растений» Гёте и дневник Бонапарта, баллады Готфрида Бюргера и «О войне» Клаузевица. Раскрытые и сложенные рядом, они вызывают трепетное восхищение. Создается впечатление, что юноша читает их одновременно, что все пометки на полях он делает в одно и то же время. В действительности Фред читает внимательно, по строго определенному плану, отдавая должное каждой из книг. Пока «Кандид» и «Метаморфоза» только начаты, дневник и баллады дочитываются. Привычка читать различные книги одновременно будет присуща нашему герою на протяжении всей его жизни.

Стол Энгельса всегда будет местом породнения многих наук и искусств, неожиданных встреч непохожих друг на друга гениев – маленького, но богатого собрания человеческой мысли. Это не стол для ведения торговой переписки или для сочинения любовных писем. На нем нет фолиантов, печатей, красного сургуча, надушенной бумаги, конвертов с амурами. Здесь только книги, сложенные стопками, и каждый раскрытый том призван в помощь какой-то захватывающей и важной работе, какой-то идее. Здесь господствует дух – могучий, ненасытный дух человека, который жаждет собрать с древа познания все сладкие и горькие плоды бессмертного разума. Вот почему мы стоим у стола с чувством глубокого смущения и внезапно нахлынувшего восторга и преклонения.

•

Но книги не полностью «заполонили» стол Фреда. Дрожащее пламя свечи выделяет на нем белые, густо исписанные рукой юноши листы. Это его первые литературные опыты, первые поэтические творения, идущие от самого сердца. Стихи на древнегреческом языке, критические очерки о книгах Жан Поля или Виллибальда Алексиса, рассказы в духе Даниеля Дефо. В этих первых произведениях много очарования, фантазии, внутренней свободы. В них автор пытается уйти из мира детских представлений, в них гений делает свои первые шаги. Это сочинения, идущие больше от чувства, нежели от сознания, начальные движения души, которые не совершают, а лишь подготовляют широкое вторжение в мир прекрасного.

Но возьмем один из листов и посмотрим, что написано на нем. Вот, например, баллады Бюргера, с большим чернильным пятном посередине. В верхней части листа нарисован старинный испанский бриг с палящими пушками и пиратским знаменем на мачте. Под рисунком крупными готическими буквами написано: «Рассказ о морских разбойниках». Какая славная находка! Сами того не подозревая, мы напали на одно из первых литературных произведений Энгельса. На одно из тех его сочинений, которое зародилось в буйном мальчишеском воображении под сильным влиянием приключенческой литературы. Для иных биографов Фреда этот рассказ не более чем «чисто детский, беспомощный и непритязательный опыт», который «не входит» в заранее созданную ими схему образа…

В отличие от таких биографов, мы ценим и любим «найденный» нами рассказ, рассматриваем его как первую попытку войти в царство «большой литературы». Для нас это живой плод молодой натуры, рожденный под напором глубоких и чистых чувств, результат искреннего порыва души. Шпага, висящая на распятии, и три тома Фредерика Марриета, лежащие на одном из стульев, позволяют легко представить атмосферу, в которой написано это романтическое произведение. Наверняка ночи подряд комната автора была капитанской каютой, а белая штора на окне – парусом корабля. Наверняка здесь ревели морские бури, сверкали и звенели в руках бойцов шпаги и ломающийся мальчишеский голос выкрикивал английские команды и наивные сногсшибательные проклятия. Целые ночи воображаемый корабль с черным знаменем, развевающимся над сонным Вупперталем, плавал в поисках острова капитана Флинта, готовый вступить в самую отчаянную схватку. В этом рассказе весь юный Фридрих – со своей выдумкой и благородством, с желанием быть одновременно и бойцом, и писателем, человеком подвига и человеком чувства. В нем он проявил самого себя или, точнее, нашел частицу самого себя, давая простор фантазии и темпераменту. В этом произведении все пронизано неистребимым стремлением к свободе, байроновской мечтой о «вольном доме на волнах», страстью к активному самовыражению своего духа и состояния. Вот почему этот «совсем детский» рассказ, взволновавший нас, дает возможность еще лучше узнать артистическое сердце Фреда. Несомненно, это один из тех ценных документов, который интересует больше психолога, чем историка. Свидетельство того, что, прежде чем попасть в плен строгой Клио, Энгельс был уже пленником нежной Каллиопы…