Весна гения: Опыт литературного портрета
Шрифт:
– Пусть выйдет к доске номер… номер…
Но класс спокоен: до конца урока осталось всего полминуты…
Итак, перед нами ученик Энгельс Фридрих-младший. Самый способный (и самый рослый) юноша в гимназии доктора Ханчке.
Наш Фред!
Это хорошо сложенный молодой человек с большими светлыми глазами и мягкими каштановыми волосами, зачесанными на пробор. У него приятные округлые черты лица и золотистый пушок над верхней губой. Его нос – продолжение покатой линии лба, а резко очерченный рот красиво выделяется на добром лице. Его уши и шея почти скрыты под низко подстриженными волосами. Есть что-то милое и подкупающее во всем его облике, в мальчишеских чертах его лица. Это еще не мужчина, а юноша, и все в нем безыскусно, свежо и искренне. В нем еще не угадывается будущая библейская голова мыслителя, мифически грандиозный образ Зевса, перед которым в один прекрасный день человечество склонит свои головы. Фреду только шестнадцать-семнадцать лет. Это еще весна его жизни, впереди которой
В отличие от многих товарищей по гимназии, Фред внимательно следит за своей внешностью. В этом отношении сын напоминает отца, который, как мы уже знаем, был одним из самых модно одетых людей в округе. Как и отец, молодой Фридрих не носит ничего старомодного, бесцветного, что не соответствовало бы последним фантазиям дюссельдорфских портных. Где бы с ним ни встретились, вы не увидите на нем обычного цилиндра, жабо, длинного жилета, полосатых брюк, цветных туфель. Вместо этого традиционного костюма начала прошлого века наш молодой человек носит более современный – соответствовавший моде конца тридцатых годов и пользовавшийся популярностью в аристократических салонах Европы. Более низкий цилиндр с неширокими полями. Вместо жабо – модный галстук, белая сорочка, жилетка, короткий жакет, не имеющий ничего общего с длиннополым рединготом. Темные узкие брюки с широким шелковым кантом и узконосые черные лакированные ботинки. Все это сшито лучшими мастерами и содержится в образцовом порядке.
Ученик Фред привлекает внимание изысканностью и хорошим вкусом. Хотя он еще совсем молод, тем не менее не уступает ни одному из самых модных светских львов того времени. Великолепное понимание искусства одеваться – качество, присущее Энгельсу на протяжении всей его жизни. Он не изменял своим привычкам даже тогда, когда шел к лондонским докерам.
Этот портрет Фреда не должен смущать и тем более приводить к ошибочным заключениям. Красивый овал лица и элегантный костюм не составляют всей его сущности. Это всего лишь рамка образа, его видимая внешность, за которой живет и действует глубокий и беспокойный дух. Изысканно одетый ученик не имеет ничего общего с ветреными вуппертальскими денди, способными целыми днями репетировать перед зеркалом какой-нибудь жест с тросточкой или донжуанский взгляд. Его подчеркнутое внимание к элегантности не отражается на характере и не подавляет буйного развития натуры. Она идет больше от внутренней артистичности, чем от внешней парадности. Красота для Фреда нечто цельное – такое, что не должно и не может быть разорванным на части. Он не понимает тех, кто заботится лишь о красоте духовной, и ненавидит тех, кто обожествляет только тело. Первые отталкивают его своим рахитизмом и гнилыми зубами, а вторые – тупоумием. Он не любит ни аскетов с пергаментной кожей, ни цирковых атлетов. Для молодого Фридриха красота должна быть во всем. Духовное богатство человека должно находить свое внешнее проявление. Душа вдвойне прекрасна, если она живет в здоровом и красивом теле. В этом отношении Фред ближе к Аристотелю, чем к Сократу. Он восторгается Гёте и отвергает Шопенгауэра. Изысканная одежда Фридриха не просто проявление вкуса. Она свидетельствует об эстетической цельности его личности, ее стремлении к гармонии. Вот почему его внешность не раздражает и не унижает, а наводит на глубокие размышления. Он стремится к цельной красоте, а не к дешевым признаниям глупцов и плоским комплиментам, к реверансам улицы. Он видит в красоте частицу того идеала, который возвышает человека. Может быть, поэтому Фред не боится прослыть щеголем в этом раю обскурантизма, где все определяют обозленные пасторы и плутоватые торгаши. И может быть, поэтому он следит за тем, чтобы воротничок был туго накрахмален, а брюки отглажены, а также за всем тем, что заставляет Вупперталь при встрече с ним бледнеть, вставать на цыпочки, шептаться, мечтая подражать ему…
Некоторые биографы Энгельса не любят рассказывать обо всем этом. Для них Энгельс – это Энгельс гений и титан, о котором следует писать только в высокопарном стиле. А перед нами молодой человек, который доверительно подмигивает и с загадочной улыбкой признается: «И все-таки это я, Фридрих-младший, Фред Энгельс, настоящий Энгельс!» Хотя он и одет подобно истинному господину, это обыкновенный юноша, ничем не отличающийся от остальных вуппертальских молодых людей. За его изысканной внешностью бушует неистовая натура, которая часто бросает его в самое пекло озорства. Эта натура играет словно молодое вино и рвет любые путы, которые ее связывают, ограничивают, давят. Остроносые лакированные ботинки не в состоянии удержать его, чтобы не поддать ногой жестяную банку, валяющуюся на дороге. Модные жакет и галстук не мешают нашему герою принимать участие в веселых ученических компаниях, распевающих серенады под окнами женской школы. По словам некоторых барменских моралистов, Фред имел «неустоявшийся» характер, который зачастую не гармонировал с его именем и воспитанием. Этим самым они как бы хотели сказать, что Фреду чужды чрезмерная почтительность и ханжеская сдержанность, что его отношение к людям и нормам поведения основывалось только на искренности. Юноша презирает лицемерие и ложь, испытывает физическое отвращение к тем, кто поступают не так, как хотят, а как их принуждают. Фред – их антипод. Каждое его действие – это проявление натуры, характера, всей его сущности.
Ничто не в состоянии остановить или
Итак, перед нами ученик Фридрих Энгельс-младший…
Урок истории давно окончился, и Фред уже дома. Перешагивая через две ступеньки, он стремительно поднимается по лестнице на верхний этаж и осторожно стучит в дверь. Прежде чем отправиться в свою комнату, сын должен поцеловать руку фрау Элизы. Он знает, что она ожидает его, сидя в качалке с большой черной кошкой на коленях и любуясь закатом. Обычно она перечитывает обожаемого Вертера или вышивает на старых пяльцах. Фред влетает, становится на колени возле кресла матери и восклицает с театральным пафосом:
– Ваш рыцарь, мадам!
Фрау Элиза вздымает руки и в тон отвечает ему:
– Ваша дама, сир!
Фред вскакивает и целует руку матери. Затем садится у ее ног и, смеясь, говорит:
– Спрашивайте, сеньора. Подвиги вашего рыцаря бесчисленны…
Мать замирает в торжественной позе:
– Говорите, барон! Я вся внимание…
Сын кладет руку на сердце и комично вскидывает голову.
– Итак, божественная Дульцинея, все, что услышите из уст моих, сама небесная правда. Ныне, когда я следовал через пустынную местность, названную неким злым шутником «королевской гимназией», меня встретили трое страшных рыцарей из ордена вуппертальских бород. Первые два небезызвестные вам графы дон Ханчке и дон Корнелиус отсалютовали мне своими копьями, вызвав меня тем самым на поединок. Руки их были окроплены теплой ученической кровью, а лица светились бессердечностью. Но я принял вызов и ринулся в бой. Неожиданно на меня напал третий рыцарь, лохматый господин Иоганн Якоб Эвих, который без предупреждения приставил свое копье к моей груди. Все вокруг ахнули, видя подлое нападение коварнейшего из рыцарей, и сочувственно меня подбодрили. Но я (вы знаете, мадам, мое мужественное сердце) даже не дрогнул. Вспомнив бога и вас, я, словно взбешенный тигр, бросился на врага. Все были восхищены моей отвагой. А спустя пять минут сир Эвих стоял на коленях перед моим конем…
Затем фрау Элиза с интересом слушала рассказ Фреда о его ответах на уроке истории. Сохраняя торжественную позу, она вся трепетала от внутренней радости, которая огненным румянцем обжигала ее щеки. Наконец она не выдержала, всплеснула руками и прервала «рыцарский монолог» сына веселым голосом:
– Ты говоришь, что он видит в тебе «одну из надежд исторической науки» и… даже назвал тебя «молодым коллегой»?
Фред сразу стал серьезным.
– Да, мама… Увы, он так меня назвал. Меня, поэта…
– О-ля-ля… Это же чудесно!
Фред нахмурился:
– Что здесь чудесного? Я не нахожу…
Мать встала и ласково обняла сына.
– Чудесны твои знания, Фридрих. Третьего дня доктор Шифлин говорил твоему отцу, что ты прирожденный филолог… Выходит, каждый учитель тянет тебя к себе, к своей науке. Вот это-то и чудесно!..
Фред удивленно посмотрел на мать.
– Но неужели это вас волнует, мадам?
– О, конечно же нет, мой рыцарь! Дульцинея равнодушна к успехам своего гидальго.
Тон опять стал шутливым. Сын наклонился к уху матери:
– Хочу кое-что сообщить вам по секрету… большую тайну…
– Буду молчать, как могила, храбрый юноша…
Фред оглянулся по сторонам и быстро прошептал:
– Рыцарь голоден. Безумно голоден. Ноги мои дрожат…
Мать залилась смехом.
Спустя несколько минут Фред опустошал тарелку медовых оладий…
«Визит» к фрау Элизе завершился, как всегда, весело и непринужденно. После него Фред свободен и может уединиться в своей комнате. До самого вечера, до прихода отца, юноша полный хозяин своего времени. Он может читать, сочинять стихи, играть на клавесине, или, открыв окно, просто… помечтать. Обычно Фридрих начинал с последнего. Он снимал сюртук и жилетку и в белой сорочке садился на подоконник. Взгляд его останавливался на синей линии горизонта, где гасли последние отблески заката. Как хорошо любоваться им из окна родного дома. Из своего узкого и высокого окна, увитого плющом и глициниями, будто прорубленной бойницы в крепкой стене старого дома. В такие минуты он поистине испытывал поэтические чувства, зачарованный тишиной и золотом гаснущего солнца, охваченный каким-то смутным, но красивым ощущением. Иногда юноша проводил так целые часы, и тогда лишь белизна его сорочки выделялась на фоне опустившегося мрака. И только голос фабриканта способен был оторвать его от поэтических грез и вернуть к реальности. Обычно отцовский бас гремел настолько мощно, что Фред сразу же соскакивал с подоконника, быстро надевал жилетку и сюртук, поправлял волосы и спешил вниз в столовую. В доме не принято, чтобы глава семьи садился за стол раньше и ожидал кого-то…