Винни Ковальский - гнус частного сыска
Шрифт:
От такой наглости швейцар опешил и не нашёлся, что сказать. С отвращением глянув на белый костюм гостя, он поколебался и надавил на кнопку электрического звонка. Почти тут же на лестнице послышались тяжёлые шаги дворецкого. Его внушительная фигура заполнила собой всю лестничную площадку. С высоты своего роста он уставился на Ковальского.
– Что вам угодно, сэр?
По его интонации было видно, что он Ковальского сэром не считал. Ковальский невозмутимо повторил цель своего визита.
– Одну минуту, - обронил дворецкий и снял трубку с телефона на стене. Доложив о пришельце и выслушав
– От кого вы узнали адрес клуба?
– От покойного мистера Коули, - не моргнув глазом, соврал Ковальский.
– Разумеется, когда он был ещё жив - в 1920 году на конгрессе промышленников в Париже. Он как-то зашёл в Мулен Руж, и так мы с ним... познакомились, и весьма тесно. Мы провели несколько незабываемых вечеров... если бы не его привычка заказывать мятный ликёр... ненавижу, меня мутило от этого запаха, если вы понимаете, о чём я. Он говорил мне, что возглавляет клуб самоубийц, но я, конечно, не поверил. Как, впрочем, и мой редактор. Но вот, бедный Дэниел умер, и... Меня послали подтвердить, что клуб существует...
– Как видите, он существует, - холодно сказал дворецкий.
– Вас разрешили впустить.
Очевидно, телефонная система передавала болтовню Ковальского непосредственно в зал заседаний. На это он и рассчитывал со слов инспектора, но удостовериться не мешало. Не очень многих трудов стоило узнать о поездке Коули в Париж и его пристрастии к мятному ликёру. А глупый вид - лучшая рекомендация для иностранца в Лондоне, удовлетворённо подумал Ковальский.
Дворецкий повёл его вверх по лестнице, поднимавшейся на второй этаж. Клуб состоял всего из трёх небольших комнат: одна служила бильярдной, другая - курительной, третья - непосредственно залом заседаний. Отделаны они были более чем странно для места, где собираются солидные джентльмены, пусть и чудаковатые - знаток назвал бы их стиль футуристическим. Стены всех трёх были побелены и расписаны чёрными зигзагами, с потолка свисали непонятные металлические конструкции. Но особенно поражали кресла - обтянутые огненно-алым плюшем, гигантские, кубической формы с выемкой для сидения посредине. Винни Ковальский мог только поморщиться, взглянув на них. Он считал, что даже в дурном вкусе необходим артистизм.
Девять человек в тёмных костюмах уставились на жёлтый галстук и уродливую причёску Ковальского.
– Кхм, - развязно произнёс эмигрант, оттопырив бедро и поигрывая цепочкой часов.
– Сколько вы хотите?
– не выдержал седой моложавый джентльмен во главе стола.
– За что?
– нагло ухмыляясь, переспросил Ковальский.
– Это, знаете ли, милый мой, большая разница.
– Вышвырнуть поганца, - прошипел грубоватого вида молодец по правую руку от председателя (Ковальский уже понял, что седой джентльмен не кто иной, как Мэтьюрин Мэтьюз, председатель клуба "Федра"). Мэтьюз поморщился.
– Чтобы в "Фигаро" появилась заметка о том, как мы обращаемся с иностранными журналистами? Да ещё и в несуществующих подробностях? Бог знает что он про нас способен написать.
– Вы удивительно понятливы, друг мой, - проговорил Ковальский.
– Сэр, - бледнея, сказал Мэтьюз, - если бы вы не были иностранцем, да к тому же журналистом, я бы вообще
– Видимо, да, - осклабился Ковальский.
– Итак, сколько вы хотите за то, чтобы в "Фигаро" никогда не выходила статья о нашем клубе и за то, чтобы вы никому не говорили о ваших отношениях с покойным Дэниелом Коули?
– А я о них пока что никому и не говорил, - усмехнулся Ковальский, оправляя галстук.
– Сколько?
– пепельно-серый, повторил Мэтьюз.
– Не угодно ли выйти на балкон, мистер Мэтьюз?
– нежно произнёс Ковальский, показывая в сторону маленького балкончика, на который вела дверь из зала заседаний.
– Мы сможем обо всём договориться, я уверен...
– Хорошо, - буркнул председатель, вставая с футуристического кресла. Члены клуба тревожно следили за ним и Ковальским. Оба вышли на балкон. Ковальский задумчиво посмотрел вниз. Внизу ничего не было, кроме тесного переулка, куда спускалась ржавая пожарная лестница. Стена дома напротив была совершенно глухой.
– Вам наличными, или как?
– неожиданно грубо спросил Мэтьюз, выжидающе глядя на поляка. Вне зала заседаний, ледяная церемонность спала с него. Ковальский шмыгнул вздёрнутым носом и поднял на собеседника невиннейшие синие глаза.
– А почему, спрашивается, вас так волнует, чтобы сведения о клубе не попали в печать? Боитесь, что мир узнает, какие у вас чудовищные кресла?
– Прекратите, - сдавленно сказал Мэтьюз. Ковальский постучал пальцами по перилам.
– Или слухи не врут, и с клубом и впрямь не всё чисто? Уж не сами ли вы подсыпали моему несчастному другу яд в кофе?
Мэтьюз взял себя в руки и сухо произнёс:
– Вздор. Эти слухи исходят от таких, как вы. Я не желаю добавлять ещё порцию грязи к тому, что на нас уже вылили. Сколько вам надо?
– Вашу озабоченность этим вопросом, - с расстановкой проговорил Ковальский, - я оцениваю в пятьсот фунтов. Чеки не принимаются.
"Столько у него при себе нет", - уверенно решил сыщик.
– Вам они нужны сейчас или позже?
– механическим голосом спросил Мэтьюз. Ковальский захихикал.
– Конечно, всякий предпочёл бы иметь их сейчас. Но, если вы не в состоянии выплатить всю сумму сразу, я могу дать вам неделю. По-моему, это удобный срок.
"Не настолько же он низко пал, чтобы вынимать деньги из клубной кассы, - подумал Ковальский.
– Тем более что ему пришлось бы для этого пройти мимо заседающих, а кто захочет так позориться?".
Лицо Мэтьюза стянулось в маску. Он выудил из кармана бумажник и выгреб всё, что там находилось.
– Восемьдесят, - сказал он, протягивая деньги тому, кого он считал Огюстом Ланьером. Ковальский был неподражаем в искусстве строить брезгливые гримасы.
– Нежирный задаток.
– Остальное получите через неделю, - процедил Мэтьюз.
– И извольте придти в шестнадцать ноль-ноль, до начала заседания, чтобы не отравлять настроение членам клуба видом вашей физиономии.
– Думаю, они и без меня успешно отравятся, - засмеялся Ковальский, пряча деньги.