Вишнёвый луч

Черникова Елена Вячеславовна

И ведь что интересно, никто не спрашивал моего соизволения ни на одну из назначенных процедур. Видимо, тут всё было заранее решено, что над журналистами и писателями можно ауровидствовать сколько угодно.

– Вишнёвый луч! Вишнёвый луч!
– закричали все они через несколько минут кто радостно, кто в ужасе. Одна старуха зарыдала, как ведьма в ночном лесу, из-под трухлявых коряг. У неё даже волосы превратились в опята.

Лектор подошёл ко мне, заглянул в глаза, и я опять проснулась.

Лежу на полу, в своей прихожей: это сразу видно,

поскольку у меня белый паркет. Нелакированный. Носом ударилась. Чуть разбрызгалась кровь, но ничего особенного, всё цело. Встаю. Шатаюсь, падаю в постель. Так. Сегодня опять никуда не пойду. Опасно. Тяжёлые сны.

До чего же грязно умирает любовь...

Джованни проснулся, поднялся и упал. Ноги ныли, как перебитые-передавленные.

Он посмотрел на шустрого гостя: Потомуч прыгал по комнате, перелетая с полки на люстру, и выкрикивал ритмичные стихи на нелатинском языке.

Джованни дополз до кресла, грохнулся на седалище и пульнул в гостя пустой чернильницей. Потомуч обиженно пискнул и завис над камином.

Джованни терпеливо рассматривал диковинного приятеля, ожидая комментариев.

– Знаешь, как отличить душу от тела? А молодую душу от старой?
– несколько невпопад спросил Потомуч.

– Да ты мастак завязать беседу. Но, кажется, знаю. Молодая - моложе.

– Ха-ха! Смешно, - одобрительно махнул ушками Потомуч.
– Есть иные приметы. Старая душа не выносит запаха нежного темени новорождённого младенца.

– Понимаю, - сказал Джованни, пытаясь пересчитать незаконных младенцев, порождённых им в любовной тоске по Марии.
– Видимо, душа моя страшно молода.

– О, если бы всё было так просто, как твоя арифметика!
– Потомуч спустился на стол и поставил чернильницу на самое видное место.
– Я часто бываю у вашего брата писателя и...

– А ты всё-таки представился бы, а?
– попросил Джованни вежливо-вежливо.

– Так.
– Потомуч посмотрел куда-то вверх.
– По-русски ты, скорее всего, ни бум-бум. Да?

– Да.

– Значит, для тебя просто: Ошибка. Но по-русски я называюсь гениально: Потомуч! Но понять высоту моего имени можно лишь в той системе, которая ошиблась, порождая меня. Я, по-честному, знамение времени. Символ эпохи.

– Какой?

– Ну... тебя тогда уже похоронят. Ну, зачем тебе...
– Потомуч порозовел и засмущался.

В самом деле, как объяснить смертному человеку, что вчера он стал бессмертным писателем, а оценку ему выносит Ошибка, которую сделают через шестьсот пятьдесят три года в одном гуманитарном университете, в одной относительно северной стране, где творение Джованни будут читать, издавать и не понимать веками.

– Я вполне готов тебя послушать. Мне уже было больно. Некуда больше.

– О, есть куда! Есть!

– Куда?
– печально спросил Джованни, почему-то вдруг вспомнив тот день, когда он увидел Марию впервые. На жадном до наслаждений духа Востоке сие впечатление назвали бы мгновенным расширением

сознания.

Ударная волна небесного света низринулась прямо в душу Джованни, вырвала сердце и на невесомом, как белый пух, облачке перенесло к ногам прекрасной незнакомки. О, времена! Во нравах той поры вполне было нормально - упившись видением, возжелать ощущений. Джованни возжелал.

Потомуч внимательно проследил за ходом памяти Джованни:

– Да, господин Бокаччо, вам уже тогда был нужен я. Налетел бы я. Ведь я не имею нравственности. Я к вам, писателям, с приветом от истины. Я подхватил бы вырванное сердце, вернул бы на место, залепил тебе глаза, чтобы по храмам не зыркал на красавиц.

– Понял. И это была бы ошибка. Так?

– Ошибочное действие прошу отделять от ошибки. Почитай Карла Маркса об отчуждении. Творение всегда уходит от автора и отчуждается, и само живёт. И вытворяет.

– Кто такой Маркс?

– Ах, да...
– Потомуч опять порозовел.
– Ну, как тебе сказать... Ты счастлив уже тем, что не родился ни в девятнадцатом, ни в двадцатом веке, хотя будешь жить даже в двадцать первом...

– Интересные перспективы, - улыбнулся Джованни.
– Так, может, расскажешь про будущее?

– Ты там уже поселился. Вот и всё. Достаточно?

– Потомуч, будь любезен, у меня ноги болят - слетай за новыми чернилами, я напишу завещание в твою пользу.

– Минуту! Лечу. Но! У тебя куча детей. Помнишь?

– Все умрут раньше меня...

– Откуда ты знаешь?

– Если верить твоему Марксу, то и творец должен отчуждаться от творений. А поскольку дети всё-таки мои, то...

– Может, я сначала за Марксом слетаю?
– спохватился Потомуч.
– Кое-что уточнить надо.

– Не надо.

– Почему?
– искренне изумился Потомуч.

– Потомуч, - улыбнулся измученный Джованни.

– Издеваешься?
– уточнил Потомуч.

– Пророчествую, - объяснил Джованни.

– Дурак, - обиделся Потомуч.

– От такого слышу, - сказал Джованни.

– Ну, я пошёл, - скрипнул несуществующими зубками Потомуч и вылетел в окно с молодецким посвистом.

– Вот так напишешь что-нибудь, а потом некоторые зубами скрипят, - проворчал Джованни.

ТУПИКИ ЛЮБВИ

Насколько я понимаю, Петру было очень хорошо, когда мне было очень плохо. Интересно, каково ему сейчас, когда мне никак?

Вот уже неделю кто-то звонит мне и кладёт трубку. Скорее всего, это названивает он, Пётр, лишившийся энергетического корма, как оценили бы эту ситуацию беспардонные эзотерики моего сна. Я очень проста для Петра, я из людской, где верят в Бога, а он барчонок и верит в себя, но у меня очень много энергии. Меня очень приятно кушать с маслом. Все демократы, вроде Петра, очень любят недемократов: у нас аура приятная, коллективистская, мощная, насыщенная, энергоёмкая. Куда они, со своей самоценностью, без нас...