Вкус жизни
Шрифт:
– Хорошенькое приобретение, нечего сказать! – рассмеялась Инна. – Распознавать человека – это тебе не тридцать два фуэте крутить (в школе Лиля успешно занималась бальными танцами), тут другое должно быть задействовано. Интуиция. А откуда ей в тебе взяться, в детдомовском неопаленном цветочке? И кто это придумал, что человек влюбляется в проекцию своей собственной неосознаваемой части личности?
– И по какой убийственной иезуитской логике ты любила этого гада? – требовательно спросила Мила. – Ты столько ему давала и так мало получала. Какой прок от такой любви?
– Любовь не нуждается в рациональных доводах, – выпалила Аня.
– Ты сама-то согласна с этим тезисом? –
– Собственно, руки у него золотые, и голова вроде бы не глупая. Был бы какой-нибудь бестолочью, бездарем, разве я пошла бы за него? Ты видела, чтобы мужчина стирал белье? А он стирал. Это уже кое о чем говорит, – пробормотала Лиля. – Что водка со слабым человеком делает! Неспособен он был рассчитывать свои силы, вот и не удавалось мне вывести наши отношения на более высокий уровень. Все, что когда-то казалось нерушимым, погибало на глазах и превращалось в ничто. Хуже не придумаешь. В голове туман, в сердце болото бездонной печали… И пошли все мои труды псу под хвост.
Случалось, говорила как нашкодившему ребенку: «Образумься. Не стыдно? Не передо мной, перед собой хотя бы. Вон твой друг Аркадий защитился, а ты свою карьеру «успешно» погубил в самом ее начале». А он мне: «Не ставь меня в положение оправдывающегося. Подумаешь, невидаль – кандидат наук! Для полного счастья мне только диссертации не хватает». А я ему: «Не паясничай». Он молчит настороженно, ждет моих дальнейших, решительных действий – привычного разноса. И кто знает, что у него в это время на самом деле в голове?.. Справедливости ради скажу как на духу – пока не пил, хороший был.
– А может, чувство вины топило в нем все человеческое? – предположила Жанна.
– Перед кем? Не путай причину и следствие, – обиделась Лиля.
– Ты добровольно заточила себя в его слабости, любила его ради себя. Спину ломит, в глазах двоится, а ты знай себе вкалываешь на него не разгибаясь, – сказала Эмма, оторвавшись от разговора с Аллой.
– Для себя? В таком случае я бы оставила Дмитрия и нашла бы себе что-то более подходящее: хотя бы женатого любовника. И жизнь моя было бы много проще.
– А я думала, кое-кто присочинил о тебе лишнего, пустой звон пустил,– удивленно созналась Жанна, бросая настороженный взгляд в сторону Инны.
– Полноте, стоит ли он того, чтобы о нем спорили? – презрительно фыркнула Инна.
– Ставлю себе в заслугу, что восемь лет Дима сносно держался. Кто бы знал, какой кровью дались мне эти годы! Потом сорвался, и пошло-поехало. Солоно мне пришлось. Дружки зачастили. То за грудки друг друга хватали, то плакали пьяными слезами. Оглашали подъезд бранью, состязаясь в знании «тонкостей» устной народной речи, в грязь меня втаптывали, отвратительно поносили. Да и опохмелившись, говорили язвительно туманные мерзости. А ему хоть бы что… не защищал. Потом сам стал честить в господа бога и в эту самую мать-перемать. Не понимал, что боль, вызванную обидными словами, трудно унять, что клевета ранит, даже если слышишь ее из уст глупца… Пьяным только и мог убогие порочные фантазии осуществлять, всякие пертурбации устраивать, чтоб не скучала. Бывало, осатаневший, дубасит, будто повинуясь чьей-то недоброй воле, ночью в дверь, соседей поднимает. В печенках у меня этот пьяный гвалт. Я ему хвоста накручу, всех успокою… Глаз да глаз за ним был нужен…
Он бузит, а я чувствую за него виноватой перед детьми, мне нестерпимо неловко за его мат. Ну был бы диким, безграмотным. И образованным, когда они во хмелю, культуры недостает… И я сама не своя, не будучи в состоянии разделить их «мнение», проводила за милую душу «разбор полетов» со скалкой и с забористыми, грубыми фразами. Без постыдного
Не раз подвергалась с их стороны физическому насилию, но не на ту напали. Не избежали они моих тумаков и затрещин, раздаваемых с диким ожесточением. Влетало им по первое число. Потеха! Еще зевак охочих до зрелищ распихивала, разгоняла. Они, как водится, не пропускали ни одного «концерта». Насилу отрывала от двери любителей таких ярких представлений. Чего стоил один сосед Иван! И смех, и горе.
– Юмор со слезами на глазах. Гоголь точно подметил: «Истинный юмор тот, в котором сквозь «видимый миру смех» струятся «незримые миру слезы». Я поняла эти слова еще в школе, когда выслушивала анекдоты о неудачной семейной жизни.
– Очень точное изречение, – поддакнула Жанна Инне.
– Но перевес сил часто был на стороне «превосходящих сил противника», – продолжала Лиля, – они уводили Диму с собой, а дальнейшее, сами понимаете, дело техники: набирались. Их так заносило… И моя жизнь опять превращалась в изнурительную, мучительную агонию, заставляющую страдать все мое существо. А он, подлец, еще и выкаблучивался: поднимал над головой прижатые ладони и тряс ими в качестве прощания. Мол, жди, голубка, скоро вернусь. И являлся голодный, худой, растерзанный… Вот какое у нас с ним было «непринужденное» общение. Не раз думала: стоит ли все это длить? Как выпутаться? Такая вот цена семейному «счастью», не возрадуешься. Пребывала в вечной обиде, а мечтала, «чтобы день начинался и кончался тобой». Мечтала о таком: «мужчина сказал – мужчина сделал!» И я с гордостью и нежностью любовалась бы своим любимым.
«Неаппетитные подробности», – ежилась Лена. На нее накатывала депрессия. Она пугалась: «Как с ней бороться? Ведь не дома… здесь не поплачешь», и еще крепче сжимала руками плечи и стискивала зубы, пытаясь отвлечься. Депрессия мало-помалу отступала.
– Я бы и гроша ломаного не поставила на твою несчастную судьбу. Может, на тот период это был твой новый и единственный способ существования? – неудачно пошутила Жанна.
– Чем гаже действительность, тем меньше ее надо принимать к сердцу, – посоветовала Мила, похоже, только теоретически знакомая с подобными проблемами в семьях.
– «Люди жестоки, а человек добр», – непонятно к чему, без всякого перехода глубокомысленно процитировала Инна Рабиндраната Тагора.
Никто из присутствующих не озадачился расшифровкой этого заумного тезиса.
– Я проигрывала битву не только с мужем, но и извечную борьбу с самой собой. Представляете, как низко пала: втайне от мужа ходила за него просить, чтобы его хотя бы держали на работе, чтобы он в коллективе оставался. Ведь он часто бывал не у дел. Человек – существо общественное. Если рвутся связи с себе подобными, человек перестает существовать. Тогда он как в психушке… А ненавидеть мужа не могла. Боялась стать такой, как его дружки. Если бы он захотел, я бы любую стену для него пробила, прошла бы любые испытания.
Только Дима, уверяю, себе подобными считал кучку отщепенцев. Не испытывал он удовольствия от общения с нормальными людьми. Драться, дебоширить – вот это его... Так сначала все должности мимо него проносили, потом его многократно выгоняли, восстанавливали по моей просьбе, потом уже ничего не помогало. Перевоспитывать пьющего оказалось трудом нешуточным. Видно, не за свое дело я взялась. Неподъемной оказалась задача. Идеалисты всегда проигрывают схватку с реальностью. Не думаю, что изрекаю непогрешимые истины. Не могу простить себе мягкотелости, бесхарактерности. Сразу надо было разрывать цепи. А то любовь, любовь…