Вкус жизни
Шрифт:
Выходя за него замуж, я волновалась: судьба сжалилась надо мной или это очередная ловушка? Боялась обжечься, но поверила, что его любовь всесильна. Но, видно, одному Создателю изначально известны наши судьбы… Бывало, вожусь на кухне, а мысли о нем все по кругу, по кругу. Мою полы, а они опять крутятся вокруг его бед. Интересно, мужчины тоже переживают и перемалывают свои проблемы?
– Чтобы не думать, они из телевизора не вылезают, из домино или, как твой бывший муженек, глаза заливают, – фыркнула Инна.
– Не все, – заступилась за мужчин Лиля. – Это нам с тобой не везло.
Ей очень хотелось
– Думаешь, я стала излишне сентиментальной, говорливой? Нет, натужно вспоминается былое, когда-то так ярко желаемое… Мечты отдалялись, надежды увядали. Печаль все застилала плотным непроницаемым покровом.
Почему все, что не касалось Димы лично, не вызывало в нем ни печали, ни особого интереса и легко забывалось, не взволновав души? Никого не хотел принимать в свое заледеневшее сердце, а потом и сам себе стал не нужен. Так и просились на язык грубые слова… блин… Нет, нам стократ тяжелей, чем мужикам. Пугает невозможность их любви, ее краткость и трагическое завершение… Как же так, ведь когда люди живут с любовью, вокруг них образуется пространство заботы и нежности… Получается, оно есть только у женщин?
– Этого мало. Еще нужно обоюдное уважение, взаимопонимание, стремление соответствовать и желание строить общую жизнь, – сказала Алла.
– Я не сомневаюсь: в эгоизме заключена причина неправды жизни людей, – твердо сказала Лера.
– И в слабости людской. Правда, в меньшей степени, – добавила Лиля.
– Каждый человек – заложник своих успехов и неудач. Кто-то борется, кто-то мстит или сникает, – вторила ей Инна.
– Это когда он один и отвечает сам за себя, – уточнила Рита.
– Давай, Лера, обличай, может, хоть теперь ей легче станет. В вашей семье, Лиля, кипели нешуточные страсти! Я отказываюсь понимать, как можно столько времени терпеть такое! – воскликнула Инна.
– Любила. Воображала себя мудрой, тонкой, понимающей, способной помочь, повлиять. Гордилась своим мужеством. Нам в детстве внушали, что неисправимых людей нет. «Оставить? Да ни за что на свете!» А самой даже не удавалось вытянуть из него извинения за грубости.
«Лиля, имея деятельный характер, не позволяла себе подолгу унывать, – порадовалась за подругу Лена. – А я всю жизнь безуспешно пыталась научиться выкидывать из головы все неприятное».
– Исправляют, когда ребенок еще поперек лавки лежит, а не взрослого бугая. Любила… воображала, – слабым эхом, будто передразнивая, отозвалась Аня, видно, найдя в этих словах созвучие со своими мыслями. – Почему мы обычно ищем оправдание тому, что сделали не так, а не причину? Ну а как же…
И сразу сбилась.
– Не убедила меня твоя версия. Да у тебя, Лиля, паранойя, только со знаком плюс, в сторону доверия. Невменяемая, – рассмеялась Инна так, что буквально сложилась пополам от смеха.
– Тебя, Инна, трудно в чем-либо убедить. Общеизвестный факт. Рассуждая отвлеченно, скажу: я сторонница Лилиной позиции. Только поставив себя в критические обстоятельства, можно понять ее нравственный выбор, – заметила Рита. – Иногда у человека нет другого пути, если он хочет остаться человеком, – жестко добавила она.
– Я мечтала, чтобы муж жил мною, как я им. Бывало, мечтала сказать ему: «Ты моя мелодия», а он… – «мать твою». Хотелось, чтобы был воспитанный,
Напрасным было мое желание обрести гармонию. Он был со скрытой червоточинкой, только она сначала не проявлялась. Любовь, даже такая, как моя, закаленная болью, сплавленная с прочной привязанностью и постоянством, не всегда может изменить человека. А страсть тем более, она переменчива. Надеялась, говорила: «Посмотрим, чья возьмет! Не пропадешь, не доставлю тебе такого удовольствия». А воз и ныне там. Не хотел вовремя останавливаться, жил «в строгом соответствии со своими желаниями». Не любил, чтобы за него думали, а сам ничего не мог решить, – усмехнулась Лиля.
– Не искри! Посмотри правде в глаза. Твои рассуждения означают состояние осознания жизни через пепелище традиционных ценностей, – сказала Рита.
– Воображение и разум идут во мне параллельно. Когда разум не справлялся, я уговаривала себя: «Освободись от власти благоразумия, выйди за его границы, выпусти на волю фантазии, которые всегда поддерживали, обнадеживали, щедро дарили надежду и силы, приоткрывали красоту жизни». Детдомовская привычка.
– Если безудержные мечтания помогали, да ради бога! Без них-то гораздо хуже, – тихо сказала Жанна.
– А кому они мешали? – флегматично откликнулась Аня.
– До сих пор не покинули фантастическую Аркадию. Что же вы, детдомовские, никак не желаете признать, что жизнь дается не за тем, чтобы ждать или искать несуществующий идеал мужчины, не за тем, чтобы верить в рай на земле, – брезгливо фыркнула Инна. – …Я настолько привыкла к абсурду в жизни, что уже не замечаю его.
– Детдомовским хочется видеть в мужьях не столько мужа, сколько отца, опору, – тихо отозвалась Жанна.
– Замучилась я противостоять патологическим чертам характера Димы. Долго точил меня гнус сомнений: оставить, не оставить его? Иногда человек не заслуживает прощения и помощи. Говорят, милосердие выше справедливости. А был ли он ко мне хоть чуточку милосерден? В его арсенале присутствовали всё больше пули крупного калибра и разрывные. Не жалел для меня обидных слов. Оскорбить для него что плюнуть и растереть. Походя, не замечая, унижал. Злость, дремавшая в нем трезвом, после первой же рюмки настоятельно требовала выхода. А потом совсем вразнос пошел, превзошел самого себя: и без «градусов» начал на меня бросаться.
– От одних бесился, из-за других злился, а доставалось тебе, – вздохнула Инна и добавила уже тоном, не терпящим возражений:
– Судьба – это то, что предрекалось, а жизнь – то, что получилось. И что уж плакать, судачить. Апеллировать к разуму теперь совершенно бесполезно.
– Такое вот у меня вышло «неисчерпаемое» счастье. Такой вот мой мрачный романтизм. Мне уже никогда не избавиться от того, что пережила. Оно мое навсегда. Ни изменить, ни изгнать из сердца… Всегда будет мягким женщинам доставаться горечь жизни?