Вкус жизни
Шрифт:
Для меня до сих пор Зоя – тайна за семью печатями. Помните, на курс старше училась. Ведь сумела как-то своего парня воспитать: облагородила, научила себя уважать. Каким он гордым и счастливым выглядел рядом с нею, когда они женились. Был-то совсем сереньким.
А я любила, и вдруг… скалка и мрачноватая ухмылка боевой готовности. Страх мне был неведом, но чувствовала себя затравленно и подавленно. Никак все это не вязалось со мной, с моими представлениями. Балет, музыка, чтение баллад со сцены… Не успела оглянуться, как за здорово живешь превратилась в невесть что… Несколько раз порывалась разойтись. Он упрекал. Вид его был совершенно беспомощный. Я возвращалась, крепилась, пока опять не выходила из себя.
Представляете,
– А на детей руку поднимал? – обеспокоилась вдруг Аня.
– Пьяным?
– …А дальше тайна, не подлежащая разглашению? – полушутя поинтересовалась Жанна.
– Сколько раз отводила от него беду. А он все забывал. Опять выговаривала ему не раз и не два. Обещал. Снова срывался. Мог в один день ухнуть всю зарплату, не моргнув бесстыжими глазами. Мерзавец, подонок. У меня просто руки опускались. Злилась. Мол, твои обещания у меня вот где сидят. Всякому терпению приходит конец. Появилось чувство, что я, не изведав истинной жизни, уже стою на пороге… и ужаснулась. А чем подбодришь себя?
– Успокойся. Совсем с лица сошла. Кто потоком слов и ссорами стравливает излишек напряжения в организме, кто алкоголем. Человек с больной душой стремится прислониться к доброму и сильному, да еще норовит стать в его жизни главным, – негромко, с грустной усмешкой отреагировала на слова Лили Инна.
– Правда, будучи вусмерть пьяным, он пылко раскаивался. Мол, всего-то по бутылке на рыло взяли. Это потом я не удержался. Прости… Думал, если извинился, то вся боль сразу сотрется из памяти, раны и обиды вмиг заживут?.. Водку ценил превыше всего. До одури пил. Сгубил себя этим пристрастием. В свои тридцать с хвостиком без стакана дня прожить не мог. А я когда-то пыталась включить в нем стремление к прекрасному. Считала, что культура – форма существования нормального человека. Ведь культура – это не только музыка, живопись, поэзия, это прежде всего высокий уровень взаимоотношений между людьми как в плане общения на производстве, так и в семье. Кто-то сказал: «Кому больше всего удивляюсь, так это людям». Вот и я удивляюсь.
– Ох, надрала бы я ему задницу, будь он трижды неладен!
– Это уж слишком, – возразила Аня, впрямую восприняв слова Инны.
– Да уж, такому амбалу не скажешь, мол, по попе надаю, – как девчонка, хихикнула Жанна в ответ на грубое Иннино словцо.
– Потом ноги отморозил, а я продолжала за него биться. По врачам возила, на протезах учила ходить. А он скулил, капризничал, бутылку требовал. Впору хоть все бросить и сбежать из этого ада. Бывало, лежу ночью без сна, закинув сцепленные руки за голову, и думаю: «Оставлю, так он же первый взвоет… и как не понимает…» Недоумение заставляло задумываться, разбираться в ситуации. Не оставалось ничего иного, как прибегнуть к последнему средству – я его всегда избегала, считая неэффективным без собственной воли больного, – к принудительному лечению. Так сбежал. А ведь один его дружок, пройдя через это, победил свой порок, – припомнила Лиля и разволновалась с новой силой. – Во всяком случае, я не стыжусь признаться, что муж стал мне не по силам. Я многое смогла.
«Какое было чистое, нежное поэтическое создание!..
– Неужели такое возможно!.. У всех жизнь проходит не всегда гладко и не без потерь, но такое… – не приведи Господи, – сочувственно вздохнула Жанна.
– У меня нет причины драматизировать ситуацию, но иногда отказываюсь верить, что это происходило со мной. Скажи такое о ком-либо, не поверила бы своим ушам. Возразила бы, мол, факты перевираешь. Вот тебе и благие намерения. И верь после этого, что в нашем мире каждому воздается по заслугам.
«Сколько боли в ее голосе! Какая сила была заключена в этой, казалось бы, кисейной барышне! Только потратила она ее на того, кто за бутылку мать родную продаст. Не выпадает она из моих привычных представлений о детдомовцах. Ленка вон тоже железная леди», – подумала Инна.
«Несколько злоупотребляет Лиля нашим вниманием. И что это ей вздумалось сегодня распахивать перед нами свою душу? Слишком много в ней накопилось неизжитого?» – подумала Лена, продолжая слушать печальную повесть.
– Потом энтузиазм сострадания стал стихать, я плюнула на его дружков, оставила эту затею с перевоспитанием «народных масс», как они себя называли. Но скалку на всякий пожарный случай далеко не прятала. Такая мера предосторожности была не лишней… В трудное время нужно вместе держаться, а он…
– Зло предсказуемо, добро парадоксально, – усмехнулась Лера. – Твоей истории жизни на десять трагедий хватит.
– И не только трагедий, – подхихикнула Инна, не глядя на Лилю. И неожиданно развеселилась не в меру. – Наблюдаю апофеоз критической неудачливости человека, который хочет больше, чем может. Десятки мединститутов не в силах переломить ситуацию, а ты занимала безнадежную оборону.
– Как один раз выпустила вожжи из своих рук, так больше и не удалось мне наставить его на путь истинный. Жил на самоуничтожение. Его неумолимо тянуло выскочить из налаженной стези. В семье он чувствовал себя загнанным в ловушку. Тот еще типчик. Все рвался к свободе, а сам не знал, что с нею делать. Нет, вы мне скажите, чего ему недоставало? Лучше перебиваться с хлеба на воду, но с дружками? Ума не приложу, ведь себе же во вред. Упорствовал и не мог ничего вразумительного ответить. У каждого свои фетиши… Наверное, таким не надо жениться. Не могла я позволить себе надеяться на его порядочность и верное плечо. Сама пахала. Мужчины сначала поют нам серенады о нашей хрупкости, а потом грузят нас на максимум.
Может, и правда алкоголизм – болезнь и мне грех на него было обижаться? Но ведь надо было лечиться. Вот где пригодилось бы несокрушимое честолюбие, которое, вопреки всем очевидностям, я со всем своим простодушием предполагала в нем. Жизнь опровергла мои фантастические надежды. Не вырвался он на простор жизни, так и обретался в ее предбаннике. Собственно, я уже была готова к худшему. Научилась распознавать и учитывать жизненные обстоятельства, мелочи не принимать близко к сердцу… и все равно утирала слезы бессильного унижения. Казалось, смиряя самолюбие, стерпелась с судьбой. Но жалость тоже иссякает.
– Сама приручила, а теперь стонешь. – Инна метнула на Лилю сочувственный взгляд. – Я бы такого в один миг притормозила, не позволила бы привередничать и права качать, быстро бы дожала.
– А Дима, надо заметить, – никчемный и несуразный – не испытывал никакой неловкости. Откровенно, бесцеремонно говорил о своих неуспехах «на поле брани», устраивал тупые демарши. Я высмеивала его, а он не стеснялся, не конфузился, будто все в порядке вещей. Поражалась его бесстыдству. Меня плющило, дико коробило от омерзения. Сколько разных передряг было! Нахлебалась я с ним по самую макушку. Что толку от него такого чего-то требовать… Как я устала от всех этих несоответствий и несовпадений!