Внуки
Шрифт:
Вернувшись с верфей, Людвиг Хардекопф глазам своим не поверил. Из окна его квартиры свешивался флаг со свастикой. Что это? Окончательно свихнулась Гермина? Тяжело ступая, поднимался он по лестнице и клялся себе, что флаг сейчас же будет убран! Будет! Он сам выбросится из окна, но флаг там не останется, твердил он про себя.
Едва переступив порог своего дома, он крикнул:
— Сейчас же убрать флаг!
Гермина стала перед ним и заявила спокойно, как никогда:
— Флага никто пальцем не тронет.
— Убрать флаг, —
Голосом, который заставил его насторожиться, Гермина сказала:
— Берегись! Ты сам не знаешь, что делаешь! Флага никто и пальцем не тронет!
В этом голосе было все — гестапо, концлагерь, смерть. Людвиг, видно, расслышал.
И флаг остался.
Несколько месяцев спустя — война с Польшей была уже победоносно закончена — приехал в отпуск Герберт, проделавший, к великой радости Гермины, в отрядах трудовой повинности польский поход. В Гамбурге еще мало кто почувствовал, что идет война. Гермина Хардекопф, не жалея сил, работала в союзе нацистских женщин, она не пропускала ни одного мероприятия и с гордостью носила на груди серебряную свастику.
В апреле второго года войны, когда немецкие войска оккупировали Норвегию, отряд трудовой повинности, в котором состоял Герберт, получил приказ выступить на Западный фронт. Гермина, увидев, что сын ее не только не радуется, но, напротив, готов заплакать, вышла из себя.
— Что за мужчины! И это в моем доме, — кричала она. — Я, германская женщина и мать, не знаю куда глаза девать от стыда.
— Эх, мама, — сказал сын. — Да ты понятия не имеешь, что такое война!
— Еще грубить смеешь, невежа! Мать оскорблять, на это у тебя хватает храбрости, а чтобы за родину постоять, так ее нет. Трус!
Герберт зажал уши и выбежал из дому.
V
В этот субботний вечер Эльфрида с Паулем и маленьким Петером обещали навестить бабушку. Фрида Брентен приготовила вкусный ужин, испекла пирог; ей хотелось хорошо принять детей, ведь их так немного осталось у нее, принять, как в давние времена.
Она еще возилась на кухне, когда раздался звонок. Вот это славно, что гости пришли пораньше. Фрида побежала в переднюю и открыла дверь.
— Ты-ы?
Перед ней стоял стройный юноша, на добрых две головы выше ее ростом, в походной солдатской форме. Улыбаясь, молодой человек сверху вниз смотрел на маленькую женщину. Улыбка была робкая, точно он не был уверен, пригласят ли его войти.
— Чего же ты стоишь здесь? Входи, сынок!
Герберт, не торопясь, вошел в переднюю. Фрида взяла у него из рук фуражку, но Герберт отобрал ее: ему ничего не стоило дотянуться до вешалки.
— Тетя Фрида, почему ты до сих пор не собралась прибить вешалку пониже? Тебе же так не достать!
— Умная голова! — ответила Фрида. — Если зимой придет вот этакий долговязый
— Зимой… Но все-таки два-три крючка я бы специально для тебя прибил пониже. Давай, тетя, я сейчас это сделаю, хочешь?
— Скажи, сынок, ты для этого пришел?
Герберт Хардекопф ласково улыбнулся тетке.
— Нет, тетя Фрида, не для этого.
— В таком случае садись вон туда, а я сейчас вскипячу чашку крепкого кофе.
— Не стоит, тетя Фрида. Я очень тороплюсь, к сожалению!
— Торопишься? Так зачем же ты пришел?
— Попрощаться с тобой. Завтра мы выступаем на Западный фронт.
Фрида Брентен остановилась посреди комнаты. Несколько секунд она слова не могла произнести, только смотрела племяннику в лицо. Ей показалось, что все это уже было однажды, много-много лет назад. Да, действительно было, но с другими людьми. Тогда уходил на фронт ее брат, белокурый Фриц. Кстати, Герберт поразительно на него похож. Странно, что она только сейчас заметила сходство между ними. Фриц хотел непременно на фронт; этот мальчуган тоже хотел когда-то быть солдатом, но теперь, видно, по горло сыт войной.
— Так-так. Тебя, значит, угоняют на фронт. Завтра?
Ярость охватила вдруг Фриду Брентен.
— Проклятая война! Ах, что за проклятая война!
Она выбежала в кухню. Она негодовала на людей, не сумевших помешать войне. Негодовала на Людвига за то, что он так безволен, негодовала на Гермину за то, что она такая безмозглая дура, и негодовала на себя самое за свое бессилие и беспомощность. Позор — гнать на смерть таких молодых парней, которые еще и жить не начинали.
Когда она вернулась в столовую, Герберт маленькими шажками ходил по комнате из угла в угол. Он тотчас остановился, на губах его мелькнула бледная улыбка, но он ничего не сказал.
— А теперь садись, сынок!
— Спасибо, тетя Фрида, я должен бежать.
— Если должен…
Как он вытянулся! Но на мужчину еще совсем непохож. Мальчишеское лицо, узкий рот, а глаза — большие, серые, с открытым ясным взглядом. Глаза Людвига. Эти глаза говорили Фриде, что перед ней мальчик, еще ничего не видевший в жизни.
— Ты что-нибудь знаешь о Викторе, тетя Фрида?
— О Викторе? Нет! Он ведь в России, а там нет войны.
Она подумала: «Как умно сделал Вальтер, что вовремя забрал его отсюда».
— Так, а теперь уж мне решительно пора идти, тетя!
— Ну, ступай, сынок! И… и смотри, будь осторожен! Возвращайся поскорее, Герберт!
Герберт неожиданно обнял ее. Ей показалось, что он опустился перед ней на колени. Она испуганно высвободилась и постаралась заглянуть ему в лицо.
— Ты плачешь, мальчик мой? — спросила она, сама борясь с подступившими слезами.
— Да что ты! Счастливо оставаться, тетя!
Герберт быстро выбежал из комнаты, пронесся через переднюю, и вот он уже мчится вниз по лестнице.