Во веке веков
Шрифт:
– И я люблю… – сказала она.
– Тогда дай Бог в честь да в радость, в лад да в сладость, – проговорил дед и скомандовал гостям, в молчаливом изумлении взиравшим на творившееся: – Наливайте! Чего притихли?.. Эх, сучки-задоринки. Щас свадьбу будем играть.
– Какую свадьбу?! – сбросила очки Ольга Сергеевна и, щурясь, попыталась подняться из-за стола, чтобы вырвать, увести отсюда обезумевшую дочь, но её осадила подсевшая Галина Петровна и заговорила сладкоголосо:
– Да шутит он! Вечно придумает чего-нибудь. Сколько знаем, всегда такой. У, старый греховодник! Вон как перепугал
– Без греха веку не изживёшь, без стыда рожи не износишь, – простовато форсил дед, глянув на Ольгу Сергеевну: мол, что ж ты не понимаешь – шучу, и сама веселись. Хитрюга-дед торопился наполнить стаканы, призывал к вниманию охмелевших гостей. – Всем налили?.. Сват, следи за своим концом. Агрофевна, не отставай. За молодых будем пить!.
– Не будем за молодых, – со стуком отставил стакан Сморчков и, задиристо выставив бороденку, добавил капризно, – Не уважают потому что.
– Да кто же это?.. В нашем доме сват всегда свят, – попытался Гаврила Матвеевич свести всё к шутке. – Гостю – почёт, хозяевам – честь. Для вас варили пива крепкого, меда сладкого: пей до дна, чтоб душа нараспашку была!
– А я не желаю! – пьяно куражился Сморчков, почувствовав, что привлёк к себе общее внимание. – И в-всё!
Гаврила Матвеевич взъярённо засверкал глазами: такое дело провалит, дурак! Глянул на помощницу – невестка растерянно пожимала плечами: мол, что поделаешь. Но подхватилась и, подмигнув, звонко зачастила:
– И правда, не пьётся. Это что за медовуха такая. Молодые у нас чисто голубки, а тут горькая. Ну-ка, целуйтесь! Горько!..
– Горь-ко!., – обрадовался Гаврила Матвеевич и вскинул руки, чтобы гости поддержали его хором. К его басовитому голосу прилепился ликующий визг сватьи.
Сморчков получил от жены толчок в бок и что-то сообразив, наконец, запрыгал по скамейке тощим задом, плеская медовуху из стакана и крича.
– Го-орько!.. Не могу пить!
Саша вскочил с табуретки, потянул за руку Ирину, чтоб целоваться, но она ещё медлила и прикованно смотрела на мать, безнадёжно пытавшуюся протиснуть свой протестующий голосок в накатывающийся вал голосов, азартно тянувших на все лады: «Горь-ко! Горь-ко!». Чьи-то руки проворно покрыли голову Ирины кисейной фатой; она притронулась к ней, но не сбросила, только поправила край и, превратившись в невесту, поднялась, наконец, оглядела гостей, притихших на миг от такого неожиданного преображения; улыбнулась изумлённой и онемевшей матери с прощальной грустью и отдалась торопливому поцелую жениха.
– Сашку женят! – прокричал Петька Сапожков, заглянув со двора в окно, и, опрокинув на пол горшок с цветком, полез через подоконник. – Без нас, что ли?.. Пошли, ребя!.. Дед, наливай! Горь-ко!
И тут же со двора повалили в избу с воодушевлённым гоготом и визгом парни и девчата, разбирали стаканы и рюмки. Только Надя Зацепина, заметил Гаврила Матвеевич, остановилась на пороге, недобро глянула на молодых и скрылась за дверью.
Ольга Сергеевна, вскипев от негодования, отбросила поданную кем-то рюмку – и дед, стороживший её взглядом, тут же шарахнул об пол свой стакан и, не давая ей возможности привлечь к себе внимание, заорал:
– Бей
Ещё кто-то бросил на пол стакан, а Галина Петровна грохнула тарелку. Гаврила Матвеевич подхватил гармонь и добавил шуму, так что Ольга Сергеевна уже не могла ничего крикнуть, и вообще она была подавлена Галиной Петровной, бросившейся целовать её по-родственному, приговаривая:
– Да ты ж наша красавица! И милая такая… Как сызмальства родня.
– Вальс для молодых! – объявила Василиса.
Она притащила в избу патефон и, поставив на комоде, пустила пластинку. Дед оборвал свою игру, отодвинул табуретки, освобождая место молодым для танца. Ликующий, но всё еще настороженный Саша повёл в танце Ирину, послушно-растерянную, изумлённую от всего происходящего с ними. Закружились…
И вдруг грянул выстрел. Сморчков запоздало взвизгнул, метнулся в сторону, и все увидели Костю и Зыкова, вцепившихся в ружьё.
– Уб-бью! – бился в истерике Костя, перехваченный сильными руками. Зыков держал его и конфузливо шептал:
– Костя, успокойся… Нельзя так…
Все разом загалдели, зашумели… Из-под стола выполз и поднялся Сморчков и, видя, что никто не заметил его позорного бегства, стал наскакивать на внука, стараясь ткнуть кулаком.
– Выпороть как следует! Щас снять штаны и выпороть!
– На брата родного!
– Костенька, да что ж ты… – повисла на нем мать.
– Связать его… Полотенце дайте…
– Перепил. Первый раз, поди.,.
– Вот и зови их, сопляков, на гулянки!
Забрав ружье, Петька Сапожков бухнул в окно из второго ствола, чем добавил шума, переполошив женщин. Пока усмиряли Костю, толклись вокруг него, по знаку деда Саша увёл Ирину из дома. Не давая опомниться возбужденным гостям, Гаврила Матвеевич опять растянул гармонь:
– А кто плясать будет? Гу-ля-ем!..
Пош-ли пля-сать,са-по-ги дерутся…Первой выскочила Василиса, замотав над головой платочком, а за ней – другие молодки, парни и девчата. Застучали каблуками так, что охнули доски пола, зазвенели стекла от заразительной пляски.
И смех, и грех…
Ольга Сергеевна пробралась через пляшущую толпу. Она искала Ирину. Заглянула в боковую комнату – там рыдал, давился слезами Костя, а перед ним горбился Зыков, косолапо топчась.
– …а любовь не спрашивает, кто достойный её, – сказал Зыков и, увидев Ольгу Сергеевну, замолчал, стеснительно заморгав.
В другой комнате пьяно храпел и шевелил усом Тимофей Гаврилович, свесив с кровати ногу до полу. Брезгливо поморщась, Ольга Сергеевна вышла из дома, спустилась с крыльца и в растерянности остановилась под электрической лампочкой, не зная, куда бежать, где искать дочь. Перед ней освещалось маленькое пространство между двумя домами. На утрамбованной каблуками площадке одиноко стояла табуретка со стопкой патефонных пластинок, а вокруг чернела ночь. Ну где она?..