Во веке веков
Шрифт:
– Да, мамочка. Они вкусные, ты напрасно не позволяешь их грызть.
– Погрызли семечки и поняли, что любите друг друга, – усмехнулась Ольга Сергеевна. – А ты знаешь, что он с Надей Зацепиной…
– Знаю, – прикрыла ей рот ладошкой Ирина. – Я всё знаю, мама…
– Тогда я должна помочь тебе. Мы не пойдем к ним.
– Я пойду, мама. Даже если ты закроешь меня на замок, прикуёшь цепью, во двор пустишь голодных собак – я всё равно убегу.
– От Гаврилы Матвеевича научилась этим присказкам?
– Ага. А он тебе тоже нравится? – вскинула
– Речь не о нём сейчас… У нас с тобой никого не осталось. Только ты и я…
– Знаю, знаю, – остановила её Ирина, целуя. – На всём белом свете – ты и я. И ещё он, мой суженый.
В таком тоне Ольга Сергеевна не могла продолжать разговор. Поняла, что надо проявить мудрость, выждать время. Ведь завтра он уедет. Поскорее бы наступило это «завтра».
Данила скоро охмелел и обмяк. Пришёл он после работы, не поужинав дома, и медовуха разобрала его, расслабила. Сидел он вольно расставив локти, одной рукой подпирал щёку, горюя о прошедшем, другой держал стакан, который Гаврила Матвеевич не забывал наполнять.
Гаврила Матвеевич хоть и лукавил, но только ради того, чтобы не потерять Данилу, потому что любил его. И был бы рад породниться с ним, хотя и без того считал Зацепиных родными. С того света вызволил их с Тимофеем Данила. Всей жизни оставалось им как раз на то, чтобы расстрельщикам вскинуть винтовки…
Вспомнил Гаврила Матвеевич, как поднялись они против них, топорщась заточенными штыками: одна – напротив сына, вторая – на него направленная. Эта – с блестинкой на скосе штыка. Видать, аккуратным был беляк, не просто шаркнул напильником по острию, а мелким бруском прошёлся, чтобы горело на штыке маленькое солнышко… Ах, как помнилось оно, как забирало в себя весь простор неба… И вдруг упала винтовка, ткнувшись штыком в землю, а рядом рухнул солдат Второй солдат, стоявший против Тимофея, оглянулся на выстрел, стал прицеливаться в сторону… Не дал ему стрельнуть Гаврила Матвеевич, обрушился на солдата. Руки были связаны – бил ногами, головой, давил телом, зубами рвал. Пришёл в себя и пособил Тимофей; выбил ногой винтовку. Подбежал Данила и довершил дело.
Занявших село беляков не встревожили истошные крики и выстрелы на огороде: на расстрелах всегда так. Данила срезал веревки с их рук, споро стянули с убитых сапоги, забрали винтовки, подсумки и – ищи ветер в поле.
Вот такой он был Данила Зацепин. Не мужик – орёл, и нос орлиный с малой горбинкой, и руки, как крылья на большой размах. По правде бы, нехорошо с ним лукавить, размышлял Гаврила Матвеевич. И в открытую говорить – не поймёт сразу: горяч. Взорвётся – пыль до потолка. А чего нам ссориться, когда дети не полюбились друг дружке. И Гаврила Матвеевич притянул к себе Данилу, поцеловал в губы и прижался головой к голове. Подумал, что совсем стар стал, на поцелуи потянуло. А хоть бы и так, согласился он, что некуда не деться от неминуемого.
Часть 2. Сотворение счастья…
Пошла изба по горнице, сени по палатям…
Гаврила
Музыка заполнила тесную избу, потребовала простора, и дед поднялся с табуретки, бросив мужикам.
– Айда на волю!..
Пошел во двор и за ним, покачиваясь, пошли в обнимку Данила и Тимофей.
В сенцах гармошка притихла на момент, а на дворе рванулась во всю мощь, и пошла, закрутилась, завертелась над селом разгульная и торжествующая мелодия, извещавшая, что у Валдаевых пошла гулянка. Всякий слышавший сейчас эту начальную игру невольно улыбался и завидовал, если не был зван на всегда весёлое гулянье, а званые торопились надеть праздничный наряд, чтобы идти на зов музыки, так как знали – заиграла гармошка, надо быть там.
Из окон нового дома выглянули Василиса с Настенькой. И Галина Петровна вопрошающе уставились на деда: мол, чего так рано начал, не готовы ещё как надо бы… Гаврила Матвеевич нарочито не замечал Василисын взгляд, а глянув на невестку, перевел взгляд на соседский двор, где должна стоять лошадь. Галина Петровна сдёрнула фартук и задорно кивнула, показывая, что всё будет, как ей сказано.
Играл Гаврила Матвеевич, стоя посреди двора, оглядывая через жерди изгороди деревенскую улицу. На ней показались первые гости – сваты. Сухой и маленький Петька Сморчков, по-нынешнему Петр Герасимович, и его дородная Клавдия Афанасьевна. Вышагивали посреди улицы, чтобы все видели, что идут самые главные гости. Хоть и много пакостил Сморчков, но Гаврила Матвеевич простил его, рассудив, что прожитого не вернёшь.
Подошли. Поздоровались. Клавдия Афанасьевна прошла в дом, а Петр Герасимович насупился и с таинственным видом заявил, озираясь:
– Всю Европу забрал немец. Куда теперь пойдет?
– На нас не сунется, – попытался подняться с заваленки Данила, да вновь осел, дивясь:
– Эк! Вот так медовуха. Не подняться никак…
– А я вот слыхал намедни в Драбагане… – приглушил голос сват, опасливо глянув по сторонам. Но Гаврила Матвеевич не дал ему рассказать про услышанное.
– Врут!
– А ты почём знаешь, что врут, – обиделся Сморчков, вскинул голову. – Я ещё не сказал ничего.
– А потому… Арестовали вчера в Драбагане двоих, – грозно глянул на него Гаврила Матвеевич. – Теперь третьего ищут, который с ними Гитлера материл. Не тебя ли?..
– Ты что?! Я и не был там… С прошлого года.., – трусливо залепетал Сморчков, и кадык его заходил вверх-вниз. – Я про буржуев, про англичан. На них, наверно, направится, не на нас.
– Договор у нас с немцами, – авторитетно рассудил Тимофей. – И фашисты – как социалисты наши. И знамя как у нас, красное.
– Во-от! – обрадовался Сморчков и недовольно покосился на свата.
Гаврила Матвеевич удивлённо крутанул головой: ещё сердится болтун. И вновь заиграл.
А потом повалил народ. Женщины степенно проходили в дом, вроде бы помогать хозяйкам, а мужчины оставались во дворе покурить да послушать игру Матвеича. Парни сбивались вокруг Сашки и тоже дымили папиросками, подтрунивали над ним: