Во веке веков
Шрифт:
– Саш, а наган-то у тебя есть? Дай пальнуть.
– Нет у него нагана, кобура пустая.
– А как же; границу охранять без нагана? Вдруг нападут самураи? Вооружить надо, – предложил Петька Сапожков, златоглавый и осыпанный веснушками. Он подмигнул ребятам, предлагая поддержать шутку. – Я недавно нашёл в кладовке самопал, из которого воробьев стреляли. Может, возьмёшь? Не убьёшь, так напугаешь.
– Бери, Сашок. В кобуре не видно, что деревянный.
– Он в кобуру Надькин кисет сунет, – сказал долгий Степан, прозванный так за высокий рост. Степан соперничал с Сашкой из-за Нади и, видимо, продолжал её любить. Смотрел с ревностью
– А лучше ложку, какая побольше, – добавил Федя Сурков, увалистый, как бычок, парень.
Друзья посмеивались над Сашкой, а он, морщась от дыма папиросы, прятал за этой гримасой своё счастье и тревогу; не глядя на улицу, ждал, когда на ней появятся Иринка и Ольга Сергеевна. Знал, что спиной и затылком почувствует их приближение. Но вдруг уловил нечто тревожное. Оглянулся и натолкнулся на колкий взгляд Нади, входившей во двор с группой взявшихся под руки девчат и с Костиком посерёдке их связки. Брат отворачивал свой взгляд, не желая его видеть, и задиристо торжествовал: мол, ты не пригласил Надю, так я её привел, получай и не лезь к другим девчонкам.
Парни тоже поняли щекотливость положения Сашки и, притихнув, поглядывали на него и на приближавшуюся Надю: она не сводила с него ледяных глаз.
Сашка суетливо зыркнул взглядом в одну сторону, в другую – а куда сбежишь?… На лбу выступил пот. Смахнув его ладонью и – была не была – радушно рванулся навстречу девчатам:
– Наконец-то! Дед уже час пилит. Танцуем, девчата. И чтоб каблуки не жалеть.
Говорил и говорил, улыбками рушил и осыпал осколки Надиных ледяных взглядов, расшвыривал стрелы обид и невысказанных претензий. И добился своего, увидев в глазах её проблески задумчивости. Заметил, что и пошатывающийся дядя Данила, отец Нади, поглядывает на них с удовлетворенным благодушием. И друзья заулыбались с восхищением: ло-о-вок!
Девчата принялись показываться, привлекая внимание к себе словцом, взглядом, выразительным жестом, который волнует парней сильней всяких слов. Пошла обычная толчея и Сашка поторопился развить свой первый успех, увести Надю подальше от опасной грани.
– Костик, неси патефон. Правда, пластинок у нас маловато. Вера обещала захватить. Забыли, девчата?
– Что вы, Александр Тимофеевич. Мы ничего не забываем, – ответила за подругу Надя, подчёркивая каждое слово так, что все вновь насторожились: что-то будет сейчас.
Вздёрнув носик, подобрав губы и прищурившись, Надя взглянула на Сашку так, словно готовилась влепить ему пощечину и искала для этого повод. А он-то знал, что с её вольным и своенравным характером она сделает задуманное в любой момент.
И вот колыхнулась её грудь под натянувшимся крепдешином, купленным к их свадьбе, и рука пошла вверх как для размаха. Мелькнула мысль повернуться к ребятам, призвав их танцевать, пока играет дед – со спины-то не будет бить. И не смог этого сделать завороженный межденным подъёмом руки. Она поднималась всё выше, выше. Пока пальцы не коснулись укладки на голове – аккуратных завитушек, придававших её лицу выражение кошачьей покорности. И он увидел, что она прощала его… И отдавала себя в полное его распоряжение, надеясь на благородство. Но сама – знал он, в любой момент сбросит с себя наигранную покорность и взбесившейся кошкой вцепиться в лицо – чтоб не заглядывался на других.
– Надя, потанцуем, – подхватил он её и под музыку деда закружил по двору.
Новый
– Ай да Василиса! Вы гляньте, пескари-то плывут!..
– Вареные-то?..
– Да как живые, глянь-ка!..
– Так осетров заливали, – сказала с грустинкой Ольга Сергеевна дочери. Ирина вопрошающе глянула на Гаврилу Матвеевича.
– Мужики – пескарей да сомов, дворяне – осетров, – подтвердил он, вспомнив кухмистерскую графа Потуремского, у которого приходилось видеть заливных осетров на серебряных блюдах.
Горделиво подумал дед, что вот и пришёл на мою улицу праздник. Вокруг родня и самые близкие. И радость новая – пошли внуки в большую жизнь, забродили, как молодое пиво. Сейчас может такая комедия закрутиться – до конца жизни смеха хватит. Вот только Ольга Сергеевна, – покосился на неё, – пришла сердитая, с ней нелегко будет. Она сразу попыталась сразу подступить к нему с вопросами, но явно смутилась, увидев его парадный вид.
А он не упустил момент, тут же повёл всех и её с Ириной за стол. Пока пусть подивятся, а потом пить начнемём, плясать… Уведём у тебя глазастую, распалялся Гаврила Матвеевич, и чувствовал себя сильным, ловким, бедовым. И что это говорят про старость? Вон они, молодые-то, ведь зелень зеленью, ни в чем смака не знают. Не будь «рябого», какая бы жизнь пошла! Но про это – потом…
Он оглядел гостей, сверкнув глазами, и поднял стакан, готовясь огласить тост.
Шум понемногу стих. Все расселись, наполнили стопки, рюмки, стаканы.
– Говори, дед.
– Провозглашай.
– За здравие, что ль?
– И за здравие, и за память выпьем, – сказал Гаврила Матвеевич. – Медовуха своя, пей сколь хошь, чтоб душа играла – не дурь. А сказать я вот что хочу.. – помедлил он, собираясь с мыслями, глянул на одного внука, на другого – остановился на старшем. – Не хотел я, чтобы Александр в армии служил. Крестьяне мы, и должны на земле стоять крепко. Но, видать, надо… Так что служи, Александр Тимофевич, праведно. Такой тебе будет наш наказ.
– Вот это… Точно, – попытался подняться отец для напутствия сына, но его уже развезло. – А чё… никак?..
– А Константину Тимофеевичу так скажу, – продолжал дед. – Оч-чень нам агроном нужен. Учись, Костенька. И где бы вы ни были, кем бы ни стали – помните: любовь не купишь и тоску не продашь. Не товар, видишь ли, чтоб ими торговать. А здесь у вас остаётся самая большая любовь. Покуда мы живы. А уйдём – печаль вам останется. За то, чтобы поняли это, и выпьем по первой!
– Ох, правильно, папа! – рванулась Галина Петровна с поднятой стопкой, чтобы чокнуться с ним, плеснула медовуху и, не глядя ни на кого, заговорила, торопясь, как недавно ездила в Ростов к сестре, хорошо гостевала, а её всё назад тянет, к ним вот ко всем, что всех-то она любит, готова расцеловать каждого.