Во веке веков
Шрифт:
– Кума, начинай с меня!
– А я, вот он – ближе!
Засмеялись, заговорили разом, а выпив, принялись дружно закусывать, приговаривая:
– Ох, хороша!
– Винегретику?..
– Это я уважаю.
– Нам тоже сомятинки.
– Вася, ну что ж ты одну зелень крушишь, – выговаривала Василиса мужу. Зыков смущённо улыбался, а она накладывала ему на тарелку куски мяса.
– Побольше клади, – посмеивался через стол Поляков Виктор, когда-то ухаживавший за Василисой. Подмигнул ей. – Когда мужик мясо ест, у него кровь играет.
– А я гадала, с чего Валентина твоя вчера плакала? Мяса, значит, не поел.
– Ха-ха-ха…
– Вот
Шумело, бурлило застолье. А Гаврила Матвеевич уже требовал наливать по второй. Упрашивать не пришлось. Медовуха есть медовуха, бражка на меду. Пьёшь как сладкий лимонад, голова ясная, а перепил – ноги не поднять. Тимофей, кажется, готов, – отметил Гаврила Матвеевич и поглядывал на Данилу: как этот? Крепок, чорт.
Пили за родителей. И за деда выпили. Потом за тех, кого уже на свете нет, пили, и за то, чтобы не было войны.
– А можно, я скажу? – поднялась со стаканчиком Ольга Сергеевна.
– Говори сколь хочешь. Слово не заказано.
– За счастье наших детей! – заговорила Ольга Сергеевна по-учительски твёрдо, так что сразу стих весёлый говор сначала в первой комнате, затем и во второй. – За то, чтобы были они счастливее нас, родителей. И лучше нас. В этом же смысл жизни. Иначе зачем жить?
– Ну да… – кивнула Галина Петровна, на которой остановился взгляд Ольги Сергеевны. Только куда ж она клонит?..
– Учиться им надо. И Косте, и Саше, – разъясняла Ольга Сергеевна, увидев в направленных на неё взорах немой вопрос, – Институтом и училищем учение не кончается. Надо дальше идти. Я говорю это потому, что знаю незаурядные способности Константина. Он может стать ученым – как Мичурин. И Саше надо поступать в Академию красных генералов, чтобы стать командующим.
– А что, и станет! Генералом! – пьяно бухнул по столу кулаком отец и грозно уставился на Сашку: станешь, нет? – Вон твой дед ротным стал. По-онял?!. В действительной не служил, а нами командовал. Данила, я правильно говорю? Во-от… Прадед у нас был суворовский солдат. А ты чтоб – генералом!
– Жми, Сашка, до генерала!
– Выпьем!
– Учиться надо! – веско заметил ещё больше раскрасневшийся от медовухи Зыков. Это были его первые за всё застолье слова. Прозвучали авторитетно и все прислушались, что ещё скажет директор МТС.
– А жениться когда? – бухнул в тишине Данила Зацепин и пьяными глазами уставился на Зыкова. – Всё учиться да учиться. Хватит, чать. Ребятню надо рожать.
– Никак, Данила жениться вздумал! – притворно изумилась Галина Петровна и принялась шутливо теребить Зацепина. – Ой, радость-то какая! На свадьбе гульнём! А я думаю-гадаю, почему один пришёл, без Дуси. Бросил старую. Правильно! Позолоти ручку – вот такую сосватаю….
– Чего ты… – растерялся Данила. – Я про молодых. Им надо…
– Молоденьку подберу.
– А где Дуся-то? – подключилась к розыгрышу Василиса. – Аль не привёл?
– Да зачем ему теперь Дуся? – не унималась Галина Петровна.
– Правильно, Данила. Пей вино – не брагу, люби девку – не бабу.
Обе женщины задёргали, закружили Данилу, увели от опасного разговора и стали уговаривать идти за женой, потому что нехорошо получилось, что её нет со всеми, ведь все гулянки вместе гуляли и сейчас думали, что она тут, а раз нету – надо вести скорей. С трудом стали поднимать из-за стола Данилу.
Гаврила Матвеевич помог им, а потом взял в руки гармонь и бросил по избе перепляс, как горох сыпанул по полу.
И тут же
Поддержал Василису Петька Сапожков. Он с пристуком прошелся вдоль стола, взмахивая рукавами и похлопывая ладонями по бокам, по голенищам сапог. И тут же вошла в танец Надя Зацепина. Вошла гордо, со статью победительницы, привыкшей задавать тон на деревенских гулянках. Она прошлась шажками, отчего мелко задрожала, словно от нетерпения, ещё не показывая, а только давая угадать силу и страсть своего красивого и сильного тела. Прожгла взглядом Ирину, скромно прижимавшуюся к матери, и, не принимая её всерьёз, с насмешкой отвела взгляд, поглядывала на Сашку. Он насторожился и поднялся. И, видимо, не хотел такого её торжества перед Ириной. А Надя, интуитивно понимая его состояние, ещё краше расцветала в танце, становилась уверенной, бесшабашно-весёлой.
Гаврила Матвеевич наяривал на гармонии, любуясь девонькой. Ах, как была она хороша! Вот невестка, другой бы и не надо! Но что ты с ними поделаешь, раздумывал он и перевёл взгляд на Ирину. И тоже хороша. Ведь знает, что соперница, а любуется танцем. Видать, другая начинка. Ну, так и будет пусть, как задумал. Им виднее.
Петька пошел в присядку, но Надя как бы не замечала его, ждала другого танцора. Взявшись за углы косынки, накинутой на плечи, она часто-часто застучала каблуками, глядя на Сашку: так выйдешь?!. Ну, что же ты?!.
– Всем плясать! – скомандовал дед, прекращая это стрельбище. – Привстал с табуретки и объявил. – Кто всех перепляшет, получит премию. Во! – направил палец на патефон, стоящий на пузатом комоде.. – Отдам! Все слыхали?..
– Все…
– Что отдаст-то?..
– Патефон отдаст, говорит.
– Ого!.. Так я…
– Не обманешь, дед?!..
– Я-то?.. Забирайте! – широко махнул Гаврила Матвеевич, чтобы уносили патефон.
Только Гаврила Матвеевич мог выкинуть такое коленце. А как домашние? – понеслись взгляды с одного на другого. Тимофея Гавриловича развезло так, что он уже не соображал, о чём шёл разговор; Зыков улыбался блаженно – словно не их вещь отдавали; Галина Петровна хоть и ахнула в душе – отдать патефон! Да их на всю деревню всего-навсего два, но виду не подала и даже махнула рукой: не жалко… А вот Василиса позеленела от досады. Сняла с комода патефон, держала в руках и, видно было, боролась с собой: отдать или?.. Поймав насмешливый взгляд деда, пересилив досаду, обьявила:
– Получит, кто перепляшет меня. Пошли на двор, чтоб всем места хватило.
Такая премия кого хочешь поднимет. Вывалились из дома и пошла пляска посреди двора под баян с приговорками да с припевками. Играл Сашка. Воспевали – кто горазд, кому было что огласить.
Пропляшу я сапоги,Самые носочки;Поглядите-ка, отцы,Как гуляют дочки.– И-и-и-и-и-и.., – звенел восклицающий визг. Пели девушки и бабы, иногда откликался мужской голос – начался частушечный разговор с признаниями, намёками, обидами и укорами о том, чего не скажешь открыто, а тут – понимай, если не дурак.