"Военные приключения-3. Компиляция. Книги 1-22

Карпов Владимир Васильевич

– Просто потому, что верно, - заметила Маша.
– Знаешь, я никакого представления не имею о твоей прошлой жизни. Все твои рассказы - как сказки Андерсена. Я не ходила по земле, на которой ты вырос. Можешь смеяться, но я никогда не могла отличить рожь от пшеницы.

– А я все время мечтал, во сне видел, - горячо сказал Коля, - как мы с тобой в ночное с конями идем, по мокрой траве бродим. И ты встаешь рано-рано - с петухами и заводишь квашню. Ты хоть знаешь, что это такое?

– А ты знаешь, что такое "эгрет"?
– парировала Маша.
– Ну и молчи!

– Без эгрета можно прожить, -

спокойно сказал Коля.
– Подумаешь, заколка в волосы. А вот без квашни - с голоду помрешь, Маша.

Она изумленно посмотрела на него.

– Все просто, - Коля показал ей словарь.
– Читаю на досуге помаленьку. Год назад лектор сказал: теория, говорит, трансцендентального идеализма, - инфернальна по своей сущности. С тех пор читаю словарь.

…Пришла Маруська. Расцеловалась с Машей, потом осторожно - с Колей. Сказала, по-бабьи всхлипнув:

– Если моего Витьку будешь в поле зрения держать - осаживай его, Горячий он слишком. А у меня, Коля, кроме него, - нет никого. Он мне вместо сына и брата младшего.

– Все понял, не беспокойся, - кивнул Коля.
– Я ему в случае чего на рожон лезть не позволю, ты будь уверена.

– Завидую вам, ребята, Из-за Витьки, конечно. Насколько вы будете к нему ближе, чем я.
– Маруська с тоской взглянула на Машу: - Может, не поедешь? Опасно все же. Ты ведь не оперативник, как-никак.

– Я - жена оперативника, - с гордостью сказала Маша.
– Ты за меня не волнуйся, Маруся. Я не буду мужу обузой.

Трамвай шел привычным маршрутом: Садовая, потом Измайловский. Коля смотрел, как за окном неторопливо проплывали серые, слившиеся в сплошную стену дома, и вдруг поймал себя на мысли, что ему до боли дороги эти прямые, как удар хлыста, улицы и вообще - весь этот город, который еще совсем недавно казался слишком сухим и холодным. Он поймал себя на мысли, что о Ленинграде думает: "у нас", а о Псковщине: "там, у них", и усмехнулся: что делать? Ленинград стал второй родиной.

– Надо было на кладбище сходить, - вдруг сказала Маша.

– Да, - кивнул Коля.
– Когда вернемся - сходим.

– Надо бы теперь, - со значением произнесла Маша, и Коля понял: она допускает, что можно и не вернуться.

– Все будет хорошо, - улыбнулся Коля.
– Где наша ни пропадала! Ты не беспокойся - там все в порядке, могилы ухожены, ребята были, рассказывали…

– У Лицкой умер отец, - сказала Маша.
– Кто теперь будет ухаживать за ее могилой?

– Мы, - просто ответил Коля.
– Вернемся и займемся этим.

Трамвай остановился у скверика, перед вокзалом. Коля не был здесь десять лет - с того памятного дня, как первый раз ступил на перрон. Он с удивлением обнаружил, что здесь ничего не изменилось, как будто и не прошло десяти лет. То же здание вокзала - приземистое, неуклюжее. "Почему оно мне тогда показалось красивым?" - подумал Коля. Такие же, как тогда, люди - с мешками, чемоданами, перевязанными крест-накрест бельевыми веревками, плачущие дети, издерганные матери и обалдевшие от суеты милиционеры и железнодорожники. Единственное новшество, которое автоматически отметил Коля, заключалось в огромном транспаранте: "Товарищ! Твоя обязанность помочь главной стройке страны! Новый автозавод-гигант решено строить в районе Нижнего Новгорода!"

Транспарант протянулся через весь фасад вокзала, но, казалось, на него никто не обращал внимания.

Маша перехватила Колин огорченный взгляд:

– Уже обиделся - вижу. Ну как же - никому нет дела до главной стройки страны. Что же, по-твоему, все должны стоять перед этим лозунгом и митинговать!

– Ты как всегда права, дорогая, - грустно пошутил Коля.
– Только десять лет назад именно так и было бы. У тебя нет ощущения, что мы утрачиваем какие-то очень важные свойства, а? Ты не думала, почему мы их утрачиваем?

– Не знаю… - Маша задумалась.
– Прошла радость победы, прошла острота. Революция стала повседневностью. Я неправа?

– Может быть, - кивнул Коля.
– Только я не исключаю и другое. Многие думали, что революция - это "ура-ура" и сплошная романтика. А это работа. Подчас - изнурительная, грязная работа… без "спасибо", без чипов и орденов. Не всем это понятно, не всем по нутру. Ладно, при случае поспорим.

…Вагон брали штурмом. Коля влез через окно, бросил на обе верхние полки чемодан и вещмешок, потом втащил Машу:

– Ничего.
– Он вытер пот со лба.
– Это до Порошина. Там полегчает.

– Вне всякого сомнения, - саркастически улыбнулась Маша.
– Вот тебе простой пример: до семнадцатого года можно было ездить вполне прилично.

– Ты же отлично понимаешь, - обиделся Коля, - последствия разрухи: вагонов мало, пути не в порядке. Вот если лет эдак через двадцать такое будет. Да нет, не будет. Не может быть!

– Дай бог, - сказала Маша.
– Попробуем уснуть?

Это прозвучало как нелепая шутка. Словно в ответ на Машино предложение из соседней секции донеслись заливистые переборы гармошки, чей-то звонкий голос запел:

Петербургские трущобы,

А я на Крестовском родился,

По кабакам я долго шлялся

И темным делом занялся!

– Как бы нас не обчистили, - вздохнула Маша.

– Отскочат, - сказал Коля.
– Не детский сад.

Усталось, бессонные ночи, измотанные нервы брали свое. Незаметно для себя Коля и Маша заснули мертвым сном. Вагон покачивало на стыках, галдеж, переливы гармошки, пение, дым махорки и дешевых папирос - все это подействовало, как самое сильное снотворное.

…Коля проснулся на станции - поезд стоял. Вдоль прохода, переступая через ноги, руки и головы, шел старичок проводник. В руках он держал грязный фонарь со стеариновой свечкой.

– Какая станция?
– спросил Коля, зевая.

– Никольское, - отозвался проводник.

– Следующая - Балабино, - весело подтвердил снизу рыжеватый мужик в поддевке с тощим мешком за спиной.
– А тебе какую надо?

Коля хотел было ответить, но вдруг всмотрелся и ахнул: рыжеватый был не кто иной, как деревенский дурачок Феденька - тот самый грельский Феденька, которого он, Коля, так зло ударил в свою последнюю памятную свалку с грельскими мужиками. "Однако он поумнел, - почему-то со смехом подумал Коля.
– И совсем не изменился, будто и не прошло десяти лет. "Инфантильность - первый признак серьезного психического заболевания…" - вспомнил Коля лекцию по судебной психиатрии.
– "Значит, он болен? И был болен тогда? Ничего не понять…"