Волшебное зеркало Тимеи

Кроткова Изабелла

— Можете идти, — отпустила Хлоя двоих из ларца.

Они тоже были похожи на роботов — абсолютно одинаковые, в зеленой форме и с бесстрастными глазами.

Второй, тот, что не дергал, коротко кивнул, и вскоре их крепкие спины исчезли за поворотом.

Если раздваивается… то они бы дернули оба…

Хлоя глянула на меня с сочувствием.

— Прическа, Мари! — она протянула руку…

— Не трогай, — попросила я испуганно и резко отшатнулась.

— Но нужно поправить…

Хлоя едва ощутимо коснулась моей головы, и случилось то, чего я боялась больше всего — из рассыпающихся волос вылетел осколок зеркала. Он

пролетел перед глазами, словно в замедленной съемке, и, как-то тяжело звякнув, лег на пол. Я не могу объяснить, что почувствовала тогда… Словно разбивается вся моя жизнь. Словно вся она сейчас заключена в этом осколке. Девушка подняла его и зажала в ладони, собираясь что-то сказать…

Увидев бесценное зеркальце в чужих руках, я закрыла глаза, и тело мое сотрясли бессильные рыдания.

— Что здесь происходит? — раздался железный голос Бернадет.

Хлоя промолчала.

Дежурная критически осмотрела меня.

— В баню! Побрить наголо и искупать. Я пойду с тобой.

Они повели меня. Хлоя шла впереди, а Железная Бернадет, чеканя шаги, — сзади. Я изо всех сил сдерживала рыдания, и они теснились в груди, пытаясь пробраться наружу… Все вокруг виделось мутно и неотчетливо. Я брела вперед неверными шагами, а Бернадет ожесточенно подталкивала меня в спину.

— Да шевели же поживее ступнями, мадам Как-Вас-Там!..

Я уже не понимала, на каком языке она говорит. Слова просто сыпались в меня, как зерна, и прорастали где-то в глубине сознания. Я почти ничего не слышала, их смысл вставал перед глазами пергаментным листом с ускользающим обрывочным текстом…

— Мы пришли, — прошелестела Хлоя.

Передо мной оказалась обитая железом дверь.

Внутри все было как в деревенской бане: деревянные лавки, проржавевший кран, таз… Впрочем, все это было чистым, пол приятно пах можжевеловой смолой.

А дальше состояние мое стало стремительно изменяться, словно я сама начала пропадать куда-то, ненадолго вылетая из тела и через несколько мгновений возвращаясь обратно.

Помню, как взмыла вдруг к окну… А потом снова сидела перед желтой стеной, а рядом падали на пол мои седые космы… Когда последняя прядь была срезана, я неожиданно вновь оказалась под потолком…

И позже опять сидела, чувствуя, как оставшиеся волосы Хлоя сбривает машинкой, стараясь не порезать мне голову.

Стены, пол, кран, таз — все сливалось в одну сплошную массу буро-зеленого цвета, эта масса густела на глазах, темнела и сужалась, и, наконец, она поглотила меня.

ГЛАВА 37

Чем дольше обитала я в этом угрюмом и мрачном здании, тем больше убеждалась, что санаторий «Сосновый рай» — не что иное, как затерянный в дебрях дремучего сада сумасшедший дом… Но, если не брать во внимание колоссальную разницу в обстановке и обхождении, то в остальном мало что отличало его от замка Рене Валлина. Здесь я была так же одинока, только вместо изысканной кровати с нежнейшим бельем я спала на грубой узкой койке, еду получала в столовой из окошка раздаточной, но в целом круглые сутки была погружена в собственные мысли. Утром и вечером мне кололи какие-то уколы, вызывающие постоянную сонливость. Мне было позволено гулять, но на улице почти всегда было ветрено и сыро, а туфли с пряжками, как и все прочие вещи, у меня отобрали. Заменили их на мягкие тапки, да еще выдали поношенные башмаки из грубой кожи.

Третья

одиночная палата, куда меня поселили, располагалась в самом конце коридора, рядом с широким зарешеченным окном, выходящим в заросший серый сад. Неподстриженные кусты там были переплетены сухими ветвями; деревья, словно поваленные буреломом, валялись, задевая друг друга… Частенько стояла я у этого окна — то, будто сквозь сон, наблюдая, как идет мелкий холодный дождь, то глядя, как, переваливаясь с ноги на ногу, повариха тащит тяжелое ведро с супом или компотом… Ничто не радовало меня. Все чувства мои умерли в этих стенах. Не знаю, был ли кто в соседних палатах, но тишина стояла такая, что я желала услышать хотя бы жужжание мухи или стрекот сверчка… Но ничего живого не было здесь, и это тихое одиночество сводило с ума. После бани, состоявшейся в первый день, меня одели в длинную серую рубаху и широкие штаны из мешковины, и в таком виде я слонялась по коридору, иногда по привычке касаясь головы, чтобы поправить прядь волос, и забывая, что волос моих больше нет.

На третий день я вдруг слегла, будто кончились какие-то питающие силы. И обед, состоящий из макарон и длинной зразы с грибами, мне принесли в палату. Расплывчатый образ поварихи поставил тарелку на стол и что-то произнес, но слов я не разобрала. Не притронувшись к пище, я отвернулась к стене и вдруг увидела мышь. Она бежала вверх по стене, подметая хвостом паутину. Я попыталась ухватить мышь рукой, но ее юркое тельце исчезло на моих глазах. А может, его и не было…

Раздался скрип двери, и я медленно повернула голову. На пороге стояла медицинская работница, сменяющая Хлою. У нее было какое-то немецкое имя, кажется, Гретхен или Лизхен, но сейчас мне ни за что не вспомнить его.

— Вам необходимы витамины. К ужину полагается яблоко.

И она поставила на прикроватную тумбочку блюдце с аппетитным яблоком.

Стук тарелки о тумбочку прозвучал так громко и болезненно, что я заткнула уши руками. Но яблоко было свежим, ароматным и красным, как кровь.

Мне вдруг так захотелось его, что я даже привстала с кровати. Какое-то оживление всколыхнуло меня, и рука сама собой потянулась к сочному фрукту.

— Приятного аппетита, — сказала медсестра и ушла.

Я взяла яблоко в ладонь.

Оно было такое спелое, что у меня потекли слюнки. Я откусила кусочек… Вкус был необыкновенный, его сладость была столь долгожданна после унылых макарон, что обычное яблоко показалось самым желанным лакомством на свете! Только немного портила его легкая горчинка, угадываемая где-то в глубине этого вкуса…

Чей-то далекий голос вдруг слабо прозвучал в голове… Шевельнулось воспоминание…

«…И не садись на яблочную диету».

Кто это сказал?.. И когда?..

А яблоко было таким вкусным, что, невзирая на горчинку, я доела его до черных косточек и обсосала огрызок.

Внушающий мне что-то голос пропал.

А в теле появились силы. Палата вдруг стала уютной и теплой, ткань одежды — мягкой и нежной.

Я легко встала с постели, вышла в коридор, подошла к окну… Дождь на улице прошел, и сад преобразился: кусты немного выровнялись и даже, кажется, зазеленели; деревья продолжали лежать, но стали хрупче и живее, и уже не выглядели поваленными бревнами.

Мне вдруг почудилось, что если открыть окно, то я смогу вылететь в сад… будто что-то на мгновение приподняло меня над землей.