Воронцов. Перезагрузка. Книга 2
Шрифт:
— По коням, — скомандовал я, забираясь на телегу. — Домой!
Телега двинулась, поскрипывая под тяжестью досок. Солнце село, по лесу пополз туман, где-то вдалеке заухал филин. Мы возвращались в Уваровку победителями — с первым урожаем нашей лесопилки. И я уже видел, как вспыхнут зеленым огнем Машины глаза, когда она увидит эти ровные, красивые доски — первые в нашей округе, сделанные не руками, а машиной.
— Эх, барин, — вздохнул Прохор, шагая рядом с телегой, — теперь заживем! Теперь-то заживем!
Улыбнувшись,
В Уваровке нас встретили, как героев. За околицей, толпились мужики, бабы, дети — все глазели на телегу, будто на чудо-юдо какое из сказки. День уже клонился к вечеру, солнце золотило крыши, а мы, усталые, но довольные, въезжали в деревню. Телега поскрипывала под грузом, Ночка шла медленно, словно понимая важность момента.
Машка выбежала первой, её коса растрепалась, глаза сияли.
— Егор Андреевич! — крикнула она, останавливаясь в двух шагах, тяжело дыша. — Что это за визг был с Быстрянки? Чуть не до небес! Мы уж думали, чудище какое вылезло! Хотели к вам идти, может помощь какая нужна, да папенька не пустил, сказал: «Терпи, барин знает, что делает».
Я усмехнулся, скидывая потную рубаху через голову. Плечи ныли от напряжения после целого дня работы, спина гудела, будто по ней палками били, но внутри теплилась гордость за сделанное. Мы не просто поставили колесо — мы его заставили работать, и результат лежал сейчас в телеге.
— Это мы, — сказал я, объясняя толпе. — То, что с мужиками строили, — получилось. Лесопилка работает.
Показал на телегу, где ровными рядами лежали доски, гладкие, все одна к одной, словно подобранные. Не доски — загляденье!
Мужики замерли, разглядывая наш груз с недоверием. Кто-то почесал в затылке, кто-то качал головой. Один из них подошёл ближе, провёл мозолистой ладонью по краю доски, приподнял её, осмотрел на свет, проверил ровность:
— Это ж сколько времени надо, чтоб так насечь… — пробормотал он, щурясь от вечернего солнца. — Да ещё тонкие такие… Ровные, будто линейкой отмеряны. Я бы за день столько не наколол, даже с помощником.
— Два часа, — вставил Пётр, довольно улыбаясь, выпячивая грудь. — Всё, что видишь, — за два часа. Если б темнеть не начало — целый воз бы привезли!
Голоса сорвались в гул, как растревоженный улей. Кто-то ахнул, кто-то перекрестился. Бабы зашептались между собой, дети пытались пробраться поближе, чтобы потрогать доски своими руками. Какой-то дедок, седой как лунь, с палкой-клюкой, на которую опирался, даже попятился:
— Колдовство… — прошептал он, крестясь второй раз, затем третий. — Не бывает так быстро. Чур меня, чур! Что-то тут нечисто!
— Какое колдовство, дед, — хмыкнул Илья, вытирая пот со лба рукавом. — Вода и железо! Сила воды да смекалка барина — вот и всё колдовство!
— А мы ведь только начали, — добавил я, глядя на старика. — Завтра
Дед недоверчиво покачал головой, но в глазах его загорелся интерес — лавка-то у него совсем прохудилась, того и гляди развалится.
Машка хихикнула, прижав руку к щеке. Её зелёные глаза искрились, как речная вода на солнце. Я наклонился к ней, вдохнув запах её волос:
— Картошку сварила?
Она кивнула:
— Всё, как ты сказал.
— Вот и умница, — улыбнулся я.
Я махнул рукой к дому, приглашая всех:
— Илюха, сметаны захвати! Прохор, квасу бочонок тащи! Пойдёмте, ужинать будем. День трудный был, заслужили.
Толпа двинулась следом, как река по берегу, огибая препятствия, но не останавливаясь. Бабы подхватили детей, мужики ещё оглядывались на телегу с досками, будто боялись, что она исчезнет, если отвернутся.
У ворот я поманил Машку, которая суетилась, раскладывая миски на длинном столе под яблоней:
— Пошли, солнце. Теплицу проверим на урожай. Смотри-ка, — сказал я, показывая Машке. — А говорили, не вырастет ничего. А вот она, красавица!
— Чудо какое, — прошептала Машка, осторожно беря редиску в руки.
— Помой, порежь кружочками в плошку, — велел я, передавая ей пучок. — А потом картошку неси. И соль не забудь.
Машка кивнула и упорхала. А я ещё выдернул несколько пучков — хватит на всю ораву. Пусть попробуют, что значит ум человеческий против природы.
Вернулись к столу, где уже шумели мужики, разливая квас по кружкам. Митяй, в который раз, рассказывал, размахивая руками, как чуть не утонул, а Прохор подтрунивал над ним:
— Да так бы и сказал, что на живца ловить захотел рыбу! — рассмеялся он.
— Там же течение, Прохор! — возмущался Митяй. — Как бешеное! Оно меня так крутануло, что я верх с низом перепутал!
Через минуту я уже показывал, как чистить варёную картошку: снимал кожуру пальцами, стараясь не обжечь их о горячие клубни. Машка смотрела внимательно, затем повторяла мои движения, и у неё получалось даже лучше, чем у мужиков, которые тоже взялись помогать.
— Вот так, — приговаривал я, кладя очищенную картофелину в большую деревянную миску. — Горячую легче чистить, кожура сама отходит.
Разложили по плошкам картофель с редиской, заправили сметаной. Первые ложки — молчание, только жевание да причмокивание. Потом заговорили разом, перебивая друг друга:
— А редиска-то! — воскликнула жена Ильи. — Мы ж и не надеялись в этом году! Только-только посеяли и уже готовая!
— А картошка… — Илья щёлкнул языком от удовольствия, зачерпывая ещё одну ложку. — Рассыпчатая, как пух!
Пётр, набив рот так, что щёки раздулись, махал рукой, пытаясь что-то сказать. Наконец проглотил: