Ворожея: Лёд и Пламень
Шрифт:
Но вроде бы боги миловали. Ни завтра, ни через неделю никто его целовать квакух не заставил. Зато старательно рассказывалось о том, какая Граня чудесная. Как она сети из тины плетёт, как травы нужные находит. «Решили зайти с другой стороны», — понял Прошка. Ведьма давно его оженить пыталась, теперь и мелкую дрянь надоумила, и та всё чаще притаскивалась домой вместе с кикиморой. А та, в свою очередь, приносила настойку мухоморовую, которую он очень уважал. И потому каждый раз, как приходилось отодвигать от себя чару, сердце его обливалося кровью. «Ну
Шли месяцы, девка росла, набиралась ума и знаний. Прошка относился к ней спокойнее, привык, что ли. И даже тревожился порой. Как вот и сейчас, спустя почти пятнадцать лет бабка наконец стала отпускать девку от себя.
Вильфрида собиралась на первую в своей жизни Ярилину ночь. К людям ведьма её не пущала, но разрешила погулять с мавками да русалками, что собирались на лугу возле реки Белой. Там они водили хороводы до утра и пытались изловить неосторожных парней, что, загулявшись, забредали в их владения.
Бабка учила её, что в реку лезть не стоит, а то водяной, который хоть и побаивается ведьму, но сегодня разгуляется и может и её к себе утащить.
Девка покивала, венок на башку нацепила и рванула по тропке в сторону леса. Ясиня сперва хотела домового вслед отправить, но подумала и позволила той учиться быть самостоятельной.
На берегу было весело: духи леса праздновали Ярилину ночь.
Мавки были прекрасны. Их длинные зеленые волосы струились, стекая по гибким телам. А кожа была бледной, на которой выделялись глаза, тёмные и глубокие, как омут. Покрытые венками из полевых цветов, они весело смеялись и бегали друг за другом.
Русалки водили большие хороводы. Их волосы были зелеными, будто трава, а глаза синими, как море. Разодетые в подаренные им сегодня девками новые белые рубахи, они совсем не походили на утопленниц.
Лесавки были более дикими и необузданными. Их черные волосы, словно вороново крыло, были спутанными и украшены листьями и веточками. Наряды из луговых трав и листвы шелестели при каждом движении. Спрятавшись в ветвях, они пугали пробегавших под ними мавок и весело смеялись.
Вильфрида заметила сидевшую в стороне ото всех утопленницу и подошла ближе.
— А ты чего не веселишься?
— А она только вчера утопла…
— Замуж идти не хочет…
— Домой хочет…
Наперебой защебетали тут же окружившие их русалки. Они тянули свои тонкие бледные руки к тёплому человеческому телу, стараясь коснуться Вилы.
— Водяной её сегодня новой женой сделает…
— А она печалится…
Снова зазвучали звонкие, словно весенние ручейки, голоса.
— Он же противный. — Вила вздрогнула, представив, как толстый, покрытый склизкой серой кожей водяной тянет свои перепончатые лапы к этой бледной, но такой красивой девушке. Как лапает её белое тело и целует слюнявым обвислым ртом с длинными налимьими усами.
— Он царь водный, это честь…
— Честь…
—
Вновь затараторили кружащие подле них русалки. Сами-то небось уже забыли, как им было в первый день.
— Завсегда царицей та становится, что первой накануне Ярилы утопла.
Отмахнувшись от мельтешащей вокруг нечисти, девушка спросила утопленницу, как так вышло.
Та рассказала, что пошла по воду, а Умилка, её подружка, в воду её столкнула и выплыть не дала. А всё из-за Добромысла, парня, что краше всех в их деревне, он её сватать хотел, а Умила его любит.
Виле стало жаль бедную девку, и она подарила той свой цветной кушак. Говорят, что ежели русалке кушак подарить, то она сможет в Навь уйти, а не жить на дне речном. Но настроение веселиться пропало, и она отправилась домой.
Там её поджидал, сидя на лавке и жуя пирог с капустой, Прошка. Бабка Ясиня уже спала, и потому Вилька, налив себе простокваши и тоже отломив кусок, рассказала о встрече домовому.
Тот усмехнулся.
— Всех жалеть, никаких кушаков не напасёшься. Ты ведьма, Вилька, какая жалость? Тебя люди бояться должны и духи. А ты что? Эх, — он махнул лапкой. — Спи, иди ужо, жалостливая.
Сам же задумался: тяжко ей придётся, ежели она всех вот так-то жалеть станет. А многие этим ещё и пользоваться станут. Стоит о том с ведьмой поговорить. Она совсем стара стала, скоро и на краду идти, а девка к жизни ягини пока совсем не готова, слишком мягкая растёт.
Тёмные боги
Она шла, держась рукой за тын из тонких кривых жердей. Темные, покрытые потрескавшейся кожей руки цеплялись за неровные палки. Завидев людей, она тянулась к ним, повторяя раз за разом:
— Дочка, вы не видели, где моя дочка?
К юродивой бабе привык весь Любич: лет шестнадцать назад она потеряла ребенка. Муж, кузнец Бажан, тогда перепил хмельного меду, избил женку и вытолкал ее с ребятенкой в ночь. Где она шаталась три седмицы, никто не знал, но вернулась почерневшая лицом и одна. А Бажан спустя несколько дней сгинул. Поговаривали, что она его топором зарубила. Но свидетелей не было, а сама баба с глузду двинулась. И вот уже почитай шестнадцать годков ходила по улицам, ища потерю. Те, кто пожалостливее, кидали ей порой еды.
И сейчас ей от торговки калачами прилетела горбушка хлеба, в которую жадно вцепились узловатые руки. Хищно впившись зубами в ноздреватую мякоть, она торопливо заглатывала подачку, не замечая падающие крошки. За ней, как обычно, следовала целая стайка воробьев, чирикая и ссорясь из-за упавших хлебных крошек.
Её тёмные, глубоко запавшие глаза постоянно рыскали по сторонам, словно она всё ещё надеялась найти свою потерянную дочь.
Чирикая, птахи устроили свару за еду прямо под ногами бабы, то и дело схватываясь в борьбе. Но, заслышав топот копыт и громкое ржание, тут же разлетелись кто куда. А женщина словно не замечала вылетевшего прямо на нее всадника на вороном коне.