Восемь дорог Желтого источника
Шрифт:
Все это смущало и пугало ее: зачем, для чего? А стоило представить, как он распускает ее волосы или снимает нижнее платье… Нет, лучше даже об этом не думать.
Она прогнала от себя ненужные мысли и вернулась к посланию. Оно было кратким.
«Госпожа, жду вас вечером в Павильоне Розовой яшмы. Не стоит бояться. Я желаю лишь созерцать цветы и слушать песни о текущей воде и горных вершинах».
Она несколько раз прочла записку, чтобы убедиться, что ей не показалось.
И что же ей делать? Идти одной на встречу с мужчиной неприлично и… страшно.
И в то же время лисой из норы высовывало свой нос любопытство. Ах, это чувство сгубило немало женщин. Но все же, все же… " Слушать песни о текущей воде и горных вершинах». Отчего он так убежден, что она прекрасно играет? Она сама вовсе не испытывает такой уверенности. Что если он будет разочарован?
Эта мысль неприятно кольнула, на миг показалось, что нет ничего хуже, чем осуждение в его глазах.
«Нет, это никуда не годится, — пожурила себя госпожа И, — зачем мне бояться того, что я плохо играю, если я все равно не собираюсь никуда идти. Или собираюсь?»
Она спрятала записку и решила подумать обо всем этом позже, не сейчас. Сейчас у нее и без того есть, чем заняться.
Она решила — и не думала. Совершенно. Вот совсем. Ни когда гуляла по саду, выбирая путь подлиннее, да уголки поукромнее, ни когда срезала цветы, чтобы украсить ими свои покои, ни когда, вернувшись, ненадолго прилегла отдохнуть. Только, если бы ее спросил кто-то, что за цветы она выбрала в этот раз, она бы далеко не сразу нашлась с ответом.
К вечеру она совсем извелась от беспокойства. То она решалась идти к павильону, то неожиданно не хотела это делать. И сама смеялась и сердилась на себя за эти метания.
«Я пойду к Павильону Розовой яшмы — наконец заключила она. — Ведь он совсем недалеко. Я просто прогуляюсь, в этом ведь нет ничего плохого?»
Так она рассудила, стараясь не замечать того лукавства, что скрывалось в ее же словах. И по дорожке к нужному ей уголку сада шла так неспешно, будто, действительно, прогуливалась безо всякой цели. И через лунные врата прошла с опаской, заглянув в них украдкой, словно разбойница, задумавшее недоброе. Но когда приблизилась немного к Павильону, забыла обо всем. Тихий удивительно стройный напев гуциня послышался ей, и девушка остановилась в тени раскидистого клена, слегка прикрыла глаза и слушала, затаив дыхание, боясь пропустить хоть единую ноту.
Перед внутренним взором ее так ясно предстала Великая река осенью. Она царственно несла свои воды, ясные и чистые, через горы, через поля все дальше и дальше… Красный лист, подхваченный ветром, опустился на темную гладь, будто маленький кораблик. И от движения этого легкие круги пошли по воде — и затихли. Она видела себя, сидящую на берегу, и наблюдающую за течением воды.
«Тревоги наши и радости, жизнь и смерть — будто вода в Великой реке, — шептала мелодия, — приходят и уходят,
Девушка и сама не заметила, как пошла на этот звук, словно завороженная, к самому павильону, желая слушать и слушать еще — громче и ближе. И лишь когда, уже стоя в дверях, увидела сидящего напротив входа мужчину, когда он, уловив движение, поднял на нее глаза, вдруг почувствовала себя маленьким зверьком в только что захлопнувшейся ловушке. Но отступать уже было поздно.
— Вы пришли, — произнес господин Гэн, вставая и делая несколько неторопливых шагов ей навстречу.
— Благодарю за музыку, Гэн-лан, она доставила мне истинное удовольствие, — поклонилась она, скрывая неловкость.
— О чем она рассказала вам, госпожа? — спросил мужчина с благожелательным интересом. Она предпочитала думать именно так, хотя на его строгом лице это выражение было почти неотличимым от сдержанной иронии.
— О том, что не стоит жалеть о разлитой воде, — ответила она, немного подумав, — остается лишь смириться и идти дальше.
— Воистину, одним словом вы раскрыли суть дела, госпожа, — его губы едва обозначили улыбку, а рука сделала плавный приглашающий жест.
И только тогда девушка смогла как следует осмотреться. И увиденное слегка удивило ее.
Они прошли к единственным здесь местам для гостей и расположились на небольших удобных скамьях друг напротив друга. Взгляд ее остановился на обманчиво простых вазах, стоящих на каждом из столиков, и на коричневых веточках сливы мэйхуа, усыпанных нежными темно-розовыми цветами.
Вместо вина и угощений на столиках она заметила несколько листов белоснежной бумаги. Тут же стояли тушечница и подставка для кистей.
Надо было что-то сказать.
— Прекрасный выбор, — отметила она, разглядывая тонкие ветки и хрупкие лепестки.
— Меня мало интересуют цветы, — неожиданно произнес господин Гэн и девушка от удивления подняла на него глаза. — Я отдаю должное их красоте, но она не трогает меня. Их пышность назойлива, а сладкий аромат навязчив. Вся прелесть их выставлена наружу, в них нет никакой загадки. И лишь один цветок неизменно вызывает мое восхищение. Мэйхуа. — Острый взгляд черных, будто угли, глаз едва не заставил ее вздрогнуть.
И когда взор мужчины снова обратился к стоящим в вазе цветам, она испытала облегчение.
— Цветам зимней сливы свойственна скромность, достоинство… — холеные длинные пальцы едва коснулись полупрозрачных лепестков, и ей некстати вспомнилось, как эти же руки безжалостно разили врагов мечом, — и редкая стойкость. Нежнее розовой яшмы, они бросают вызов снегу, зиме, самой смерти. И смеют цвести, когда остальные цветы даже не помышляют о том.
Когда земля в трауре и надежда мертва, лишь аромат мэйхуа напоминает о том, что весна возможна.
Вы согласны, госпожа?
Проницательные глаза снова изучали ее. Спокойно, не скрываясь. А внутри нее все переворачивалось. И какая-то струна, натянутая до предела, звенела, дребезжа и рискуя сорваться: «Не слушай, беги, беги…» Но девушка лишь сильнее расправила плечи и встретила его взгляд с легкой улыбкой.