Восемь дорог Желтого источника
Шрифт:
Она играла — и растворялась в мелодии, проживала каждую ноту, ощущала в себе дрожь каждой из струн так, будто они были натянуты внутри ее собственного тела.
И когда в рисунок мелодии, деликатно дополняя его, начал вплетаться еще один, даже замерла от удивления, вслушиваясь в новую песню. Напевы второго циня становились все громче и настойчивей.
Ей чудилась в них назревающая гроза, набухающие яростью тучи, злые порывы ветра и хлесткие тяжелые плети дождя.
Вода казалась ледяной и имела горько-вяжущий вкус. Она обрушивалась с неба, прибивала к земле,
«Что толку жалеть о прошлом, благословенная? Что сделано, то сделано…» — напевала мелодия.
И пальцы девушки снова принялись перебирать струны циня, вступая с тем, вторым, в своеобразный диалог.
«Но как не жалеть, если сама не достойна жизни?» — струны звучали напряженно, нервно, почти отчаянно.
' Ты не смогла сделать выбор', — донесся до ее слуха слегка отстраненный напев, не обвиняющий, лишь указывающий.
— Я ни для кого не хотела худого, — тихо возразил ее цинь…
— И в результате виновна и перед западом, и перед востоком, — вел свою линию второй.
Руки ее задрожали, пальцы соскочили со струн — госпожа И не выдержала и спрятала лицо в ладонях, пытаясь совладать с собой. И замерла, почти окаменела, когда тяжелые прохладные руки опустились ей на плечи.
— Когда воды Великой реки становятся красными, приходится выбрать один из берегов. Я тоже ощущаю вину, Мэймэй: я не сделал ничего, чтобы помочь тебе определиться. Собирать разлитую воду бессмысленно, — он усмехнулся, должно быть, вспомнив ее сравнение, — но дай мне клятву, что в следующий раз, когда встанешь перед выбором, ты сделаешь его и не будешь жалеть о нем, каким бы он ни был.
Мужские пальцы слегка сжали ее плечи, и она все-таки подняла на него глаза, чтобы встретить тяжелый требовательный взгляд.
— Клянусь, ваше ве…
— Не так! — с раздражением прервал он ее, не дав даже поклониться.
— Я сделаю, как хочет того мой муж.
Простые слова давались с трудом. Говорить, смотря ему в глаза, было еще сложнее, и она так и не смогла заставить себя произнести еще раз его имя.
— Хорошо, — кивнул он, хотя и был не совсем доволен. — Тогда прими мой прощальный дар, гуйфэй.
Это обращение он произнес насмешливо и слегка печально, заставив что-то внутри вздрогнуть и заныть болезненно и тревожно. А потом взял ее за руку и вложил в ладонь что-то твердое и тяжелое. Она даже не сразу поняла, что это и несколько ударов сердца разглядывала в изумлении узорчатую золотую табличку с иероглифом «Жизнь» посередине.
— Но ты же сказал… — непонимающе начала она.
— Я сказал, что пришел попрощаться. И не говорил, что ухожу именно я, — тонко улыбнулся он. — Ты хотела спокойной жизни, я, наконец, могу тебе ее дать.
— А ты?
— Для меня время мира еще не пришло. — Он мягко, почти целомудренно коснулся губами ее лба, помедлил немного и отступил. — Взови к Владыке и не забудь о том, что ты мне обещала.
Они молча смотрели друг на друга, долго, должно быть, целую вечность.
«Ну что ты замерла, глупая, — ругала
Но оставшись, не пожалеет ли она о том, что упустила? Не обидит ли его своим отказом? Она вздохнула поглубже, сжала пальцы и, прикрыв глаза, произнесла негромко, но твердо: «Прошу Повелителя Ада открыть мне одну из дорог Желтого Источника!».
В лицо ей дунул свежий ветер, а табличку в ее руке разделила пополам светящаяся трещина. Госпожа И зажмурилась и разломила по ней тонкий золотой слиток, словно печенье с предсказанием.
Табличка истаяла сиющим дымом, тот заклубился-закрутился в тонкий золотой вихрь и внезапно втянулся в ладонь госпожи, обжигая и покалывая кожу. Она закусила губу, чтобы сдержать крик — и через мгновение-другое все прекратилось. Лишь на руке проступил яркий, мерцающий желтым пламенем иероглиф.
К Вратам Жизни они шли вдвоем. Молча. Все нужное между ними было сказано, а то, что по-прежнему не давало ей покоя, никак не хотело обращаться в слова.
Врата смотрелись так красиво — волшебные, сияющие… Они звали, они манили, они завлекали ее обещанием покоя и умиротворения. И все же она не находила в себе силы сделать несколько последних шагов.
— Пора, благословенная, — напомнил ей мужчина.
Она поклонилась ему, с болью в сердце отмечая, каким нарочито безразличным стало его лицо. Внезапно ей захотелось броситься к нему и умолять о прощении. Но он почему-то всегда злился, когда она извинялась перед ним. И она в очередной раз взяла себя в руки и, бросив на него последний взгляд, пошла в темную арку, где клокотала Тьма, спиной ощущая его взгляд.
Ни мгла, ни жуткий Страж, ни торжественность и невозможность происходящего ее не трогали. Она выставила перед собой руку с горящей на ней печатью и почти не удивилась, когда Тьма, повинуясь золотому сиянию, расступилась, и ей открылась Дорога.
И не одна — их было множество, расходящиеся от того места, где она стояла, словно ветви от ствола раскидистого дерева — и большие, и малые… Какая же из них — ее? Она стояла на первой же развилке в нерешительности, когда услышала Голос. Казалось, он звучал со всех сторон сразу, изнутри и снаружи, и она ни за что не смогла бы его описать. В нем слышались и раскаты грома, и завывания ветра, и рокот морских волн, и звучание свирели, и шепот матери, поющий колыбельную младенцу.
«Что ты выбираешь, дитя? — спросил он. — Продолжить уже начатое или прийти в этот мир заново?»
Она раздумывала недолго. И ответ удивил ее саму.
— Продолжить, — ответила она, — я хочу пройти весь путь до конца.
— Это мудро, — согласился Голос. — Но тебе придется отдать мне что-то очень ценное. Так… посмотрим, госпожа… Хм… Выбирай: или ты сама не будешь помнить тех, кого знала, или они не будут помнить ничего о тебе.
Ее бросило сначала в жар, потом сразу в холод. Голова снова закружилась. Ей захотелось крикнуть: «Я не буду, я не хочу выбирать ничего из этого», но она же поклялась… поклялась ему и не имеет права еще раз его подводить.