Восемь Драконов и Серебряная Змея
Шрифт:
— Ваша помощь — очень кстати, — тут же подобрался Сюаньцы. Сейчас, его жёсткий взгляд ничуть не напоминал смиренный взор тихого последователя Будды — скорее, холодные глаза убийцы. — Я и мои высокопоставленные собратья должны немедленно побеседовать с вами об этом деле. Вести из Да Ли, дошедшие до нас, неполны и отрывочны. Пройдемте внутрь, принц, — он указал на широкие двери пагоды у себя за спиной, и добавил не терпящим прекословия тоном:
— Ваши спутники подождут здесь.
— Замечательно, замечательно! — воодушевленно воскликнул Дуань Юй. — Я и не думал, что мне выпадет удача осмотреть место, где останавливался Бодхидхарма… где мудрец Хуэйкэ отрезал
— Я, э-э-э… разумеется, нет, — Сюаньцы порядком утратил свою строгость при виде этой незамутненной радости. — Не пытайтесь проникнуть в хранилище знаний, и внутренние помещения храмов, остальное же — открыто для вас.
— Благодарю, — поспешно поклонился Дуань Юй, и, ухватив опешившего зятя за рукав, поволок его прочь. — Пойдем скорее, брат! Мне не терпится взглянуть на все те святыни, о которых я так много слышал! — Шэчи, ошеломленно заморгав, подчинился этому бурному воодушевлению, и последовал за шурином.
* * *
Инь Шэчи исходил все ноги, ведомый Дуань Юем от одной шаолиньской святыни к другой, и к концу осмотра местных достопримечательностей, узнал много нового о достижениях буддизма как в родной провинции, так и на просторах Срединной Равнины. Он преисполнился искреннего уважения к познаниям Дуань Юя — и сам не чуждый истории, Шэчи мог оценить то количество буддийских сутр и исторических трудов, что должен был прочитать шурин.
Дуань Юй надолго застрял в монастырском скриптории, завязав увлеченную беседу с переводчиками и переписчиками. Те поначалу дичились чужеземного гостя, но вскоре сдались перед его искренним воодушевлением и несомненным знанием священных текстов, и принялись вдохновенно обсуждать с юным принцем тонкости толкования тех или иных спорных мест. Шэчи знатоком буддизма не был, и санскрита не знал, из-за чего быстро утратил нить беседы. Попрощавшись с шурином, который, казалось, и не заметил его ухода, наследник семьи Инь двинулся на воздух. Мысли его невольно обратились к запретам Сюаньцы, и ноги сами собой принесли юношу к одному из них — невысокой, по сравнению с остальными шаолиньскими строениями, трехъярусной пагоде, в которой скрывалось одно из знаменитейших собраний текстов о боевых искусствах. К шаолиньскому хранилищу знаний.
Инь Шэчи помимо воли уставился на этот оплот таинств вожделеющим взглядом. Известность шаолиньских техник и стилей давным-давно вышла за пределы слухов на реках и озёрах: с тех пор, как танский император Тайцзун одарил суншаньский монастырь многими вольностями, и даже разрешил содержать монашеское войско, слава Шаолиня все множилась, дойдя до дальних окраин мира. Шэчи не мог не задуматься, есть ли среди скрытых в высящейся перед ним пагоде свитков и книг фехтовальные техники, и так ли они нужны буддийским монахам, что поклялись не причинять вреда живым тварям: все же, меч — оружие, созданное для нанесения тяжких и смертельных ран, и ничего другого.
— Алчность — великий грех, — внезапно раздался рядом с ним звук густого, низкого голоса. Юноша, погруженный в свои мысли, вздрогнул от неожиданности. — Неправедно и постыдно — желать чужого, и вдвойне неправедно — лелеять тайные намерения получить чужое посредством кражи. Вор и стяжатель пятнает свою дхарму каждое мгновение, и путь его ведёт
Инь Шэчи повернулся, и с интересом оглядел монаха, что решил усовестить его столь строго. Стоящий рядом с юношей старец выглядел вполне обыденно — серый халат, блестящая лысина, покрытая, наряду с обычными для буддистов точками-шрамами, темными кляксами старческих пятен, морщинистое лицо, и небрежно удерживаемый в руках черенок метлы. Шэчи не обманулся этим простоватым обликом — его наметанный глаз легко подметил ровное дыхание мужчины, его стройную, совсем не старческую осанку, и то, как привычно и удобно лежал в его руках немудреный инструмент для подметания дворов. Старейшина Линь Фын, лучший из доселе встреченных Инь Шэчи бойцов на древковом оружии, держал свой боевой шест намного скованнее, чем этот странный незнакомец — метлу. Все шаолиньские монахи практиковали боевые искусства, но заговоривший с Шэчи старец явно достиг в них немалых высот.
— Вы совершенно правы, наставник, — смиренно ответил юноша. — Я поддался нечистым помыслам. Каждое ваше слово подобно жемчужине, и, будьте уверены, я накрепко запомню их.
— Ты ещё юн и неопытен, мальчик, — с отрешенной улыбкой отозвался монах-уборщик. — Не дать злу укорениться в твоём сердце — уже шаг в сторону лучшей кармы.
Инь Шэчи настороженно прищурился: в словах, тоне, и непоследовательности речей старого монаха он ощутил нечто, невысказанное вслух. Мимолётный печальный взгляд, брошенный старцем на хранилище знаний, окончательно укрепил его смутные подозрения.
— В ваших словах чувствуется недоговоренность, наставник, — учуяв запах тайны, Шэчи не смог удержаться от того, чтобы не сунуть в нее нос по самые плечи. Его неуёмная натура решительно отказывалась оставить в покое возможный секрет, а любовь к шуткам и каверзам лишь подзуживала его вытянуть все из незнакомого старца.
— Я сказал все, что хотел, — неубедительно возразил монах. Его лицо и голос по-прежнему оставались бесстрастными, но Инь Шэчи успел заметить дернувшиеся зрачки мужчины. — В своем скудном разумении, я лишь пытался найти слова, что достигнут твоего сердца, и не более того.
— Ваш совет был слишком строг для простой догадки о моих желаниях и намерениях, — хитро поглядел на старца Шэчи. — Даже истинному мудрецу трудно прозревать людские побуждения. Что, если бы я любовался не хранилищем знаний, а вон тем облаком необычной формы? — он указал на неспешно плетущиеся по небу белые барашки, что прятались за загнутые свесы крыши стоящей перед ними пагоды. — Сдается мне, вы говорили о чем-то другом… или же и вовсе, о ком-то, — довольно закончил он.
— Никто не безупречен в подлунном мире, — лицо монах по-прежнему держал на отлично. — Будь моя догадка ошибочной, я принес бы тебе искренние извинения. И о ком ещё я мог говорить? Здесь нет никого, кроме нас с собой, — Инь Шэчи едва удержался от торжествующего хлопка в ладоши. Для него не остались незамеченными ни забегавший взгляд старика, ни промелькнувший на его лице стыд.
— Скажите мне, наставник, ложь ведь противоречит заветам Будды? — вкрадчиво поинтересовался он.
— Истинно так, — с толикой недоумения ответил монах-уборщик. — Ложь — великий грех.
— Тогда объясните мне, можно ли считать ложью умолчание? — не отставал юноша. На его лице прочно поселилась довольная улыбка — своей мимолётной несдержанностью, монах загнал себя в ловушку, из которой уже не мог выбраться.
— Да восславится Будда, — растерянно промолвил старец. — Думается мне, что все зависит от намерений умолчавшего.