Восемь тетрадей жизни

Гуэрра Тонино

В октябре он случайно оказался в Бург-ан-Брезе. Тот день был грустный. Он закрылся в комнате пустынной гостиницы и смотрел из окна в туманный вечер, который скрывал фасад собора на другой стороне улицы. Потом его глаза различили внизу две тени, приближающиеся к гостинице, и он поймал их светлый взгляд до того, как они вошли в нее. Видимо, им нужна была комната. Он ждал, что через несколько мгновений постучат в дверь, или портье позвонит по телефону, предупреждая, что кому-то нужно поговорить с ним. Это были те самые два незнакомца, которых он встретил случайно в Венеции, и теперь еще раз повстречал в этой пустой гостинице в Бург-ан-Брезе. Чувствовал, что они могли принести ему известие, возможно, печальное предупреждение о чем-то. Вышел из комнаты, спустился в холл, но так и не встретил их ни в этот вечер, ни на следующий день. Спросил у портье, не ночевали ли случайно в гостинице две персоны скромного вида. И тот, проверив в книге записей, сказал, что этой ночью в гостинице, кроме него, была лишь одна синьора. Как видно, два незнакомца подошли внизу к гостинице и потом вдоль тротуара удалились незамеченными.

Летом француз отправился на Карибское море и после долгого

путешествия сначала на четырехмоторном самолете, потом на маленьком и, наконец, на лодке добрался до дома друзей, которые принимали его на островке, величиной с обручальное кольцо. Он оставался там пятнадцать дней, загарал и ел экзотические фрукты. Опять сел на лодку, чтобы добраться до острова, где был аэропорт. Он стоял один на взлетной полосе под ветром, который поднимал с нее мелкий красный песок. Ждал самолета, ощущал запах пепла и потухшего огня, рассеянного в воздухе прошедшим накануне дождем. Самолет показался в небе как муха и сел недалеко от ангаров волнистой латуни. Думал, что он единственный пассажир, однако, увидел приближающихся со стороны летного поля двух странных незнакомцев, которых уже встречал в Венеции и Бург-ан-Брезе. Ветер развевал их одежды, и, казалось, они летели к нему, почти касаясь земли.

XXXXVII

БЛАГОЧЕСТИВЫЙ ДОМ ТЕРПИМОСТИ

Посвящается Микеланджело Антониони

Большая веницианская вилла была перед ним. Огромное прямоугольное здание, отличающееся сотней маленьких балконов из белого мрамора, выступающих на кирпичном фасаде, покрытом как волосами, тончайшей травой, которая проросла сквозь поры глины. Он доехал сюда на машине. Ему было необходимо вдохнуть еще раз воздух этой драмы и потому он оказался в этих местах, где начинались запахи болотистой лагуны Венеции. Он шел по траве большого поля за рощей, которая защищала виллу от городка и автострады. Он хотел найти то самое место, откуда ее сфотографировала журналистка, написавшая наиболее подробно и полно об этом скандале. О пяти монахинях не упоминал более никто. Быть может, они были сосланы в разные монастыри, рассыпанные по Италии, как это умеют делать в Ватикане, когда хотят, чтобы кто-то исчез навсегда с глаз долой и подальше от их собственных глаз. Год назад фотографии этих самых монашек целую неделю заполняли страницы газет и иллюстрированных журналов. И мало что стало известно после о судьбах матерей одиночек и их детях.

Он переступает порог широких входных ворот, посмотрев предварительно снизу вверх, на висящий над входом белый балкончик. Знал, что в первые годы монахини и подопечные Благочестивого института выходили и входили, стараясь скорее проскочить под опасным уже тогда балкончиком. Впрочем, ненадежными были и все другие балконы. И правда, в среднем раз в месяц, падал один из них, и тогда вдоль задних стен собирались высокие горки мраморных осколков. Позднее был произведен большой ремонт за счет некоторых подопечных института, разбогатевших благодаря связям с местными богатыми промышленниками. Вот один из вопросов, который судья задал матери-настоятельнице: «Почему Вы не спросили себя, откуда берутся эти суммы, вложенные подопечными в разные работы по восстановлению и на постоянные кутежи?»

Наконец входит в просторный внутренний двор, полный мраморных ванн с зеленоватой водой, на поверхности которых плавают широкие листья какого-то наверняка африканского растения. Вокруг все было увешано матрасами для просушки, их было не меньше сорока, и висели они так уже много дней. Садовник виллы, маленький человечек с недоверчивым взглядом, говорит ему об избытке влажности, которая должна быть просушена, намекая тем самым на очищение иное, более глубокое.

Поднимается по широкой лестнице, которая ведет на второй этаж, и с удовольствием отмечает тишину со слабым потрескиванием в пустых и покинутых комнатах. Идет по длинному коридору, куда выходят двери бесчисленных комнат, обставленных одинаково — две кровати, маленький шкаф, ширма и светлый кувшин, стоящий в тазу. Большая ванная комната — в середине коридора. Из окна, проделанного в крыше, падает свет в помещение, которое на первый взгляд кажется оранжереей. Повсюду растения: и ниспадающие с подвешенных горшков, и расставленные на полу, их ветки заполняют светлое пространство, и кусты, с широкими листьями в прожилках. Романтические тропинки среди цветов, ведущие к туалету и четырем ваннам, и стены, покрытые обоями в цветах. Он садится на деревянную табуреточку, чтобы ощутить на себе действие этих экзотических зарослей. Чуть дальше — большая белая комната, на полу которой стоит глубокий горшок, полный желтых ромашек. Рядом с ним — мраморная решетка, из нее летом поступает прохладный воздух подземных пещер, а зимой этот же воздух обогревает помещение. Кухня внизу — огромная, с так и не убранными остатками былого пиршества на столе. Крутые яйца, повсюду засохшие крошки хлеба, обглоданные, похожие на ржавое железо, кости, растрепанные капустные листья, заплесневевшая картошка, экскременты животных, привлеченных смачными объедками, пустые бутылки из-под вина и шампанского. Это и были те знаменитые новогодние пиршества, которые привели к гибели Мариетту Пальюги, найденную потом мертвой в лагуне. Точнее, все началось с того, что рыбак Томмазо Каньин наткнулся на всплывшее на поверхность воды тело бедной девушки. В этих же водах на дне нашли множество гипсовых статуэток Младенца Иисуса, которые обычно служат для рождественских композиций. А вот и другой вопрос, который без сомнения бросал тень на поведение монахинь. Правда ли, что они кормили грудным молоком статуэтки Христа-Младенца? Правда. Это были живые статуэтки, которые требовали их материнской ласки, а когда из их грудей начинало сочиться молоко, оно тут же впитывалось гипсом этих маленьких ртов, поднесенных к соскам. Тогда почему у четверых детей, точнее трех малышей и одной девочки, не было матери? Они не приходились детьми ни одной из женщин, помещенных

в приют. Отчего эти самые пять монахинь были обвинены в том, что они являются законными матерями детей. Абсурдное обвинение основывалось на факте, что монахини часто вскармливали грудью многих детей, потому что молока у них было в избытке, намного больше того, что могли впитать в себя маленькие фигурки из гипса. К несчастью, когда Пальюги обратилась к монашкам, в ночь под Новый год, прося у них молока для своей дочки, у них его не оказалось, и потому бедная женщина впала в безумие. В ту ночь она и бросилась в воду лагуны вместе со всеми фигурками Христа-Младенца, украденными ею от отчаянья. Но разве монахини не знали того, что происходило в стенах Благотворительного института? Адвокат защиты убедительно доказал их полную невиновность. Они верили, что все мужчины — солдаты, промышленники, даже грузчики — были тем или иным образом связаны родственными узами с матерями-одиночками. Но, однако, прямо на их глазах, не замечавших ничего по наивности, здесь царили нравы публичного дома. Когда это выяснилось, дело потихоньку закрыли и о нем не стали писать на первых страницах газет. Все кануло в песок. Только оставленные вещи, цветы, брошенные на вилле матрасы, и этот воздух, в котором любопытствующие слышали голоса, воздух со следами произнесенных слов всеми теми, кто рассеялся, пропал неизвестно где, лишь все это еще ждало ответа.

Но и он сам еще ждал для себя ответа. Поэтому-то он и здесь, он, в то далекое время — свидетель на судебном процессе. Тогда он явился добровольно, чтобы признаться в своей интимной связи с одной из монахинь. Это был один из самых ярких моментов его жизни. Монахиня сама сняла с него всю одежду, прося принять позу умирающего Христа. А потом, шепча молитвы, кончиками пальцев скользила по его телу, щекоча его, как будто это были прикосновения ползущих улиток. На это его неопровержимое доказательство была ответом другая, столь же неопровержимая правда. Одна из молодых матерей приюта призналась, что часто похищала одежды монашек, когда те спали, чтобы притвориться одной из них для более сильного возбуждения клиентов, которые за это платили больше. И поступала так не только она одна. Тогда правда опять утонула в песке. А он все еще здесь, чтобы увидеть вновь эти места, пленник собственных сомнений и загадочной встречи, которая перевернула его жизнь.

XXXXVIII

МУСУЛЬМАНИН В СИЦИЛИИ

В пятьдесят лет его уже преследовала мысль о том, что для чувственных наслаждений осталось лишь лет двадцать и не более. Потом придет смирение поневоле. Однако впереди были еще эти двадцать лет и поэтому мысль не обрела настоящего отчаяния. Правда, тут возникал другой вопрос, кто будет его последняя женщина. В один прекрасный день он решает довериться хироманту, знаменитому в этих краях. Предсказатель посмотрел линии его рук и прочел по ним, что его последней женщине сейчас был всего один год и живет она на берегах Гвадалквивира в своей арабской семье. Сам же мусульманин жил в городе на земле палермского халифата. С тех пор он часто стал ходить к предсказателю, и тот рассказывал ему о жизни Абилайи. Он следил за ростом девочки все эти двадцать лет, платя каждый месяц прорицателю, а тем временем заботился о семье и продолжал регулярные соития. Когда прозвенели и для него те самые семьдесят лет, девочка, которой теперь было двадцать, вышла замуж. Он никак не мог понять, как ему удастся встретиться с Абилайи и какое происшествие вынудило бы одного из них проделать тысячи километров по земле и воде, разделяющие их. Пока однажды прорицатель не сказал, что Абилайя отправилась на корабле в свое первое паломничество в Мекку. Тогда старик добрался до Палермо, потому что в этом порту стояли арабские суда, приплывшие из Испании, прежде чем достигнуть Египта. Искал Абилайю в этом скоплении кораблей, заполнивших воды залива в Палермо. Увидел ее, когда она искала мужа, сошедшего на землю с явным намерением оставить путешествие в Мекку и свою законную супругу. Потом он встретил ее вновь в людном квартале Харатас-Сакуалиб, рядом с портом на рынке, где продавали ароматные масла возле мечети Ибн-Сикваб.

Старик прислонился к стене и задумался. Он думал так: «Если она найдет мужа, они сразу же уедут, и я ее больше не увижу. Если она его не найдет, то останется и будет продолжать поиски». Тогда старик садится на камень. Говорит: «Я сам его найду, этого мужа, и убью его. Нет, лучше предложу ей мою помощь, но на что мне ее благодарность, поможет ли мне это. Впрочем, я могу взять ее силой».

Старик все еще сидел на камне, когда мимо него прошла Абилайя и остановилась. Она молода, прекрасна и нежна. Женщина обращается к нему: «Ищу мужчину с голубыми глазами. Это мой муж, он высокий и сильный. Помоги мне».

Мир задрожал. Голос ее был низкий, густой и старый, как у его жены. Голос, погасший много лет назад.

Старик молчал, не имея сил ответить. Он смотрит на нее и смотрит, и начинает плакать. Женщина торопливо роется в карманах и подает ему милостыню.

«Это глухой нищий», — произносит, уходя.

Старик рассматривает монету на ладони. Она кажется ему погасшим солнцем.

И понимает наконец, что судьбой его была встреча с тенью.

XXXXIX

СИНЯЯ СОБАКА^[8]

Никогда не знаешь, с чего все начнется. Даже самые малые происшествия. В один прекрасный день бродячая собака пристала к одному человеку и следовала за ним весь этот день, а вечером проскользнула к нему в дом. Будь тот человек хотя бы богатым, или имей он дом больше, а детей меньше, тогда другое дело — даже забавно оставить у себя и собаку. Она вовсе не была такой уж некрасивой, потому что на ее светлой шерсти в беспорядке разбросаны синие пятна. Она, видимо, долго слонялась возле чанов красильщиков тканей. С другой стороны, и тот человек работает в старых красильнях, которые развешивают для сушки во дворах свои длинные полотна. Его зовут Мухаммед.