Восемь тетрадей жизни, Гуэрра Тонино

Восемь тетрадей жизни

на обложку

Гуэрра Тонино

Шрифт:

И он ей улыбался.

ЧЕТВЕРГ

Должен признаться, что большую часть направлений моим мыслям дал мне маленький дворик, за которым ухаживал художник Федерико Морони, когда ему было едва двадцать лет. Это маленькое закрытое пространство, окруженное стенами старых домов и отделенное решеткой от кампо Мелотти, было тенистым по вине виноградных лоз муската и огромного дерева инжира посередине. Для кур существовал небольшой, покрытый зеленоватым мхом, сарайчик с деревянной лесенкой, чтобы спускаться по ней лапками на влажную землю. Федерико двигался под этой неустойчивой тенью, раскладывал случайные камни и розоватые кирпичи вокруг кустиков мяты и розмарина. Он мне часто показывал огород в дни легкого дождя, когда капли падали с широких листьев инжира, и куры прятались от воды как и мы. Не знаю, когда страсть к Востоку захватила Морони. Крупные плоды инжира, которые созревали поздним летом, часто падали на землю, и две курицы бежали клевать их. Где теперь эти дни и рассказы, приносимые из Монтетиффи, молодым учителем, когда он был отрезан снегом на несколько месяцев? Теперь я редко вижу Морони, идущего неуверенной и шаткой походкой по тротуару Сантарканжело, где он появляется

лишь для мелких покупок, которые несет в закрытых пакетиках, свисающих с рук. Я испытываю огромное восхищение к его работам и ко всем тем загадочным тропам, по которым он нас водил. Возможно, благодаря ему, мне необходимо сейчас все чаще добираться до покинутого городка Трамареккьи, где дышишь воздухом, который был когда-то в его дворе за домом. Трамареккья — это средневековый городок пыли, стен, покрытых мхом, комнат без крыш, полных битой черепицы и осколков цемента и гальки. Мертвый город, как мертвый инструмент. Улицы, площади, переулки, которые раньше собирали голоса, образуя точную гармонию музыкального ящика, более не существуют. Шумы и голоса птиц тонут в дикой траве. Падают на землю, как пустые гильзы к ногам стреляющих. Но, однако, правда и то, что в этих покинутых мирах можно еще встретить те звуки, которые современная цивилизация полностью старается стереть. Шуршание сухих листьев кукурузы, например, под тяжестью ворочающегося во сне тела. Удобство матрасов давно оценили и в самых отдаленных уголках, и листья стали лишь помехой за ненадобностью, если исключить крестьянские костры. Это сухое поскрипывание, совсем забытое нашими ушами, я вновь открыл для себя, когда вытащил старый матрас из-под мусора в погребе. Разложил его на солнце, и листья раздышались и наполнились воздухом. Как только я улегся на этот мешок, вновь пережил памятные мне снегопады, которыми я наслаждался когда-то вместе с этими листьями. Тогда я понял, что покинутый городок сделался прибежищем шумов и звуков, принадлежащих прошлому, рожденных нищетой крестьянского мира. Я уверен, что внутри тишины существуют обрывки каких-то звуков, которые по необъяснимым причинам остались плененными внутри закрытых пространств, откуда нет выхода воздуху. Или в щелях стен, затянутых паутиной или тонким слоем влажной пыли, которые не позволяют им просочиться наружу. Однажды вечером я опустил мой диктофон внутрь пещеры, погребенной под слоем нанесенной земли, где до 1940 года жил один отшельник. Этот святой человек находил, что наши размашистые жесты слишком театральны и исходят скорее от лукавого. Потому он ходил, скрестив руки на груди, не делая лишних движений. Умер он в пути, на проселочной дороге, и его пещера обрушилась во время дикой грозы. Когда я возвратился за диктофоном и стал прослушивать запись, то, помимо тихого скрипа изъеденного дерева, послышался приглушенный и страждущий голос. Казалось, что бедный отшельник взывал: «Господь, спаси меня от красоты». Позже я прослушивал много раз запись и, к сожалению, не нашел более слов молитвы. Отчего они сразу исчезли? Или это был лишь плод моей фантазии, уверенности в том, что смогу найти обрывки звуков, подвешенных в воздухе как пух. Я опять принялся искать в старом городе жалобные голоса, плененные в закрытых пространствах. Мне удалось собрать лишь искаженные звуки. Скорее чем шумы, это были запахи, запахи плесени, например, и вызывали они в памяти забытые голоса, услышанные бог знает когда. И несмотря на это, я все же уверен, что воздух должен быть полон потерянных звуков. И где-то в небе, вполне возможно, натолкнуться на сокрытый грохот всемирного потопа.

ВТОРНИК

Вчера явилась девушка-почтальон. Крепко сбитая, с соблазнительными округлостями. Улыбка, которая излучала свет, вызванный непознанными соблазнами. Легко ступая на носки мягких туфель, чуть приминающих землю с неведомой еще, но ожидаемой чувственностью. Вручала письма, не переступая порога двери, и с легким, быть может, не осознанным желанием придержать их немного, чтобы продлить контакт на расстоянии. Или это было лишь только видение?

ИЮНЬ

Дотронуться до воды босыми ногами

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Старик, который живет в уединенном жилище с четырьмя павлинами в нескольких километрах от Фрагето, говорит, что источник реки Мареккьи (еще до сих пор не открытый) — это поле травы, находящееся всегда в тени. С травы постоянно стекает роса, и тогда образуется тот первый тонкий слой воды, необходимый для рождения источника. Я тут же направился искать это поле на нижнем склоне горы Зукка, как мне объяснил старик. Когда я наконец дошел до конца широкого поля влажной травы, у меня пропала память. Казалось, время потекло вспять. И правда, я выехал на рассвете, а теперь нахожусь в лучах заката. Присаживаюсь на камень и вижу, как сверкают маленькие капли росы на сухих пучочках травы. Море светлячков, которые, стекая, возрождались вновь. Затвердевшая почва, покрытая блестящей коркой льда оттого, что во время дня сюда не доходит солнце. Потому капельки росы не могли проникнуть в землю и быстро стекали к той щели, где образуется первый рукав реки Мареккья. Каждый из нас может оказаться в каком-то месте, где возникает ощущение, что ты достиг последнего предела. Встреча с полем травы, покрытым росой, вызвала у меня это ощущение.

ПЯТНИЦА

В траттории «Фаттура» я оказался сидящим рядом с одним охотником. Он объяснил мне, что скворцов можно ловить в холодные и ветреные дни, когда птицы вынуждены летать низко, чтобы получить от земли хоть немного тепла, и должны прятаться за холмами, которые служат преградой ветрам, дующим с моря. В другом случае они всегда летают в вышине и похожи на маленькие, выстреленные в воздух сумасшедшие пули. «Хотел бы, чтобы всегда было лето», — сказал ему я. И он не сразу понял мои слова в защиту птиц.

ВТОРНИК

Часто и всегда неожиданно настигает меня своей полнотой тот или иной запах. Он дотрагивается до меня, и его благое воздействие вызывает воспоминания или будит давно ушедшее. Это и есть истинные, настоящие встречи в жизни. Запахи, дорога, покрытая сухими листьями, звук капель из дырявой водосточной трубы. Несколько лет назад мы оказались с Тарковским в замке Сан-Лео. Завороженные, слушали горящие дрова в камине. Горы за окнами были еще зеленые, чуть припорошенные снежной пылью. И он закрыл глаза. Потрескивание горящих дров переносило Тарковского в его деревню, в Россию…

СУББОТА

Теперь я более не верю ни в интригу романа, ни в грандиозность музыкального концерта, ни даже в блеск и великолепие таких городов, как Венеция. Мне нужны бедные, простые слова у горящего

огня или же тайное присутствие природы. Подозреваю, что искусство всегда было и остается пьянящим наркотиком, чем-то, что уводит тебя от собственной жизни к чужим берегам, в путешествие, которое не станет твоим.

Я должен вновь отыскать тропинки, которыми идут люди, не искушенные знанием, где загораются иногда последние вспышки крестьянских поверий, истории обманных миражей, не предлагающих абсолютной правды.

Сегодня утрам в спальне —

Я в зеркале заметил это —

Из-за спины смотрела на меня

Та девочка с ведром воды.

ЧЕТВЕРГ

Мы были в очень отдаленном месте под Миратойо. Искали два старых дерева белой черешни. Нашли их. Оставалось дней десять до того, чтоб ягоды полностью созрели. Теперь они были твердыми, как шарики из белой керамики.

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Пришел Чино Валентини с пучком колосьев в руках, несколькими розами и множеством ароматных трав. Наполнил водой старый керамический таз и медленно, как бы совершая обряд, опустил в воду сначала розы, а вокруг них потихоньку и все остальное. Но прежде чей поместить в воду ароматные листья, дал мне понюхать каждый из них. Я узнал траву Луизу и траву Мадонну. Как принято еще и сегодня в Пеннабилли, утром нужно умыть лицо этой водой.

ПОНЕДЕЛЬНИК

Вышел во двор, из тазика зачерпнул ладонями воду, на поверхности которой плавали цветы и трава. Смочил себе лицо. Мне нравится твердо верить в то, во что не верю. Слишком трезвые мысли нашей цивилизации приносят вред, отрицая все. Часто смысл и красота жизни таятся в ошибке. Я вытер лицо, смотря на солнце, которое поднималось над гребнем горы Карпенья.

В сенной щели покинутого дома

Таился мед.

Он капал вниз с осиного гнезда,

И некому его отведать.

ЧЕТВЕРГ

Сегодня ночью мне приснилось, что я шел вдоль реки и в какой-то момент оказался в густых зарослях камыша. Стоял и прислушивался в тростниковом лесу, молча и настороженно, как дикое животное, нашедшее убежище после погони. Вдыхал воздух, согретый теплом длинных пожелтевших и безжизненных листьев, которые иногда падали на мягкую землю. Тело было в плену, но глаза любовались длинными водорослями в воде между камышами. Поднявшийся шум, без сомнения, производимый животным, которому надо было успокоиться и перевести дух, заставил меня бросить взгляд в глубь зарослей. Я заметил темное пятно, огромное и тяжелое. Сразу же подумал о кабане, но серая шкура была сверху настолько гладкой, что казалась выбритой. Она более походила на ткань, да и пятно имело человеческие очертания. Возможно, бродяга нашел себе убежище. Чем-то потревоженный, он поднялся на ноги, обернулся, как бы боясь быть узнанным. Ткань его одежды была хорошей и благородной шерсти. Какая загадка таилась в том, что человек предпочел убежище в камышах дому, полному удобств? Если бы я смог ответить на этот вопрос, то сумел бы и объяснить собственное желание уединиться в камыше. Спина человека, которого я видел в нескольких метрах от себя, вызывала у меня странные ощущения. Было нечто, что заставляло меня думать о Феллини. Я начал разглядывать округлые очертания под тканью, которая почти скрывала шею и делала массивным тело. Более того, этот тип ткани был очень похож на те, которые он предпочитал. «Это ты, Федерико?» — спрашиваю тихим голосом, пользуясь правом дружбы и полного взаимопонимания. Тогда он оборачивается и обнимает меня. «Отчего ты пришел отдыхать сюда?» «Я здесь оказался случайно, в эти дни я прячусь где придется. Приехал с группой русских туристов и захотел взглянуть на Римини… на то, что считают моей могилой». «Отчего с русскими?» «Вот уже три года как я живу в Москве и готовлю фильм, который хочу сделать. Живу на окраине, меня никто не узнал… говорю по-английски и представился австралийцем. В квартире, которую я снял, жила старая актриса: две комнаты, полные раздутых подушек и множества маленьких пудрениц с пуховками. Ночью, лежа в постели, смотрю и вижу за стеклами окна белизну снега, свет от которого заполняет комнату, смягчая очертания мебели и предметов, Я все же был рад, когда узнал, что многие горевали от того, что поверили в мой окончательный уход. А здесь я никому не доверяюсь, и все принимают меня за скрытного и загадочного иностранца». «В общем тебе хорошо и ты работаешь». «Ты ведь знаешь, что до работы над фильмом „И корабль плывет“ мы хотели написать что-то о большом параде карабинеров на лошадях в парадной форме. В России я снова вернулся к этой теме. Но теперь это будет парад армии Буденного в 1925 году на Красной площади». Видя, что я слушаю его невнимательно, он начинает рассказывать очень подробно: «Сначала проходят всадники и сразу же за ними вся конная армия, по двадцать всадников в каждом строю, одетые в форму с красными полосками на груди. С гордо поднятой головой и с огнем в глазах, на тренированных лошадях, гарцующих в едином ритме. Это настоящий танец. Принимает парад сам Буденный на персидском скакуне перед деревянными трибунами, забитыми публикой и высокими представителями власти, отягощенными орденами. Как вдруг одна лошадь поскользнулась и падает, увлекая за собой на землю всадника. За ним другая, и еще, и еще — всеобщая свалка, месиво из ног, тел, голов, знамен, шашек и навоза по всей площади. Бесполезная борьба за восстановление порядка, напрасные усилия. Лошадиные крупы, стряхивающие с себя пену, отчаянные усилия подняться, плоть, взрывающаяся экскрементами, всадники, влекомые по земле поводьями, теряющие порванную одежду и сапоги. Крики, катящиеся по снегу, к ногам маршала Буденного, шапки. Спускаются сумерки, но на площади продолжается отчаянная борьба людей и лошадей за потерянное равновесие. Иногда луч света выхватывает из общего месива отчаявшиеся морды животных, запутавшиеся в стременах ноги солдат. Но вот, в этой куче борющихся тел, появляются и отдельные части разбитых статуй, катятся несколько лиц Сталина (возможно, лишь его рука, держащая трубку), падают буквы слов, слагающие коммунистические лозунги на домах, изображения серпа и молота. В общем, все те символы, которые держались до сих пор, мешаются с участниками этого падения. На белом коне маршал Буденный оплакивает свое полное поражение». Федерико умолкает и ждет моего ответа. «Замечательно, — говорю, — вижу, что ты как всегда не равнодушен к крушению миров». «Мы ведь на стороне тех, кто теряет». Он опять замолчал, потом помахал мне рукой на прощание. «Только не рассказывай никому, что ты меня встретил». На его руке я заметил опять множество веснушек табачного цвета, которые однажды мы с ним пересчитывали: их было около тридцати. Он осторожно выбирается из камыша и растворяется в пыльном свете.