Восемь тетрадей жизни

Гуэрра Тонино

НОЯБРЬ

С шарфом из тумана вокруг шеи

4

ПОНЕДЕЛЬНИК

От Петрелла-Гвиди спускаемся по серпантину к долине. Небо набухло тучами, в разрывах между ними — светлый воздух. Неожиданно за поворотом возникли две параллельные радуги. Расстояние между ними метров двести. Быстро спускаемся, чтобы подъехать к подножию небесных арок, которые ясно рисовались на сером небе. Большая из них рождалась на маленьком поле ярко-зеленой травы на правом берегу Мареккьи, а другая поднималась прямо от реки. Останавливаемся у моста и бежим к ногам большой радуги. Чудом успеваем прикоснуться

к этой дуге цветной пыли, уходящей в небо, и, почти тотчас же, все исчезает, и лишь на коже остается едва ощутимая влага, как от кошачьего дыхания. Дома меня ждет известие о том, что восемь тысяч километров льда начали таять под огнем вулкана Ватнайекулла, и тысячи мутных потоков бросаются в море. К счастью, в этой же газете объявление, что Поланка потерял вставную челюсть во время концерта.

7

ЧЕТВЕРГ

Ветер сотрясает Италию. На площади в Пеннабилли развевались на ветру уши у тех, кто выходил из церкви. Шел домой, надвинув кепку до бровей и держа ее обеими руками. Последние метры перед домом преодолеваю пятясь как рак. Меня ждал молодой человек с бородкой. Одни из тех юных европейцев, для которых поэтическое дыхание, идущее в Востока, опирается на их хрупкие плечи и на духовность, которую излучают их глаза. Он привез мне весть от Параджанова, письмо, которое Сергей вручил ему в Тбилиси перед смертью. Параджанов просил передать его мне. Потом юноша говорил о своей любви к Персии и ее воздуху, полному свежести, которая встречает тебя в Исфахане по возвращении из пустыни. Он ушел из нашего дома, и в темноте аллеи сказал мне, видимо, уловив грусть в моих глазах: «У персов — солнечная печаль».

9

СУББОТА

Этому дому недостает красок осени. Хотелось бы видеть вокруг желтую листву, прежде чем останутся лишь оголенные ветви миндаля. Деревья инжира свертывают свои сухие листья, на земле они кажутся плохо скрученными сигарами. Правда, королевская мушмула держит свои прекрасные листья с упорством акробата, который сорвавшись с каната, повисает на нем, испуганно раскачиваясь. Думаю посадить горный клен и деревья, которые обозначали бы для меня осень. Мне нравится, когда падают все эти листья. Горничная сообщает мне, что миллионы африканцев из Заира идут неведомо куда и падают на землю, как листья, умирая от голода.

10

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Вот уже несколько дней, как собираю сухие листья. Сначала в горах, постепенно спускаюсь все ниже, потому что там, наверху, деревья уже окончательно оголились. Наполняю ими пустые коробки из-под обуви, которые предоставил в мое распоряжение странствующий торговец. Три коробки с красными листьями вишни, две — с желтыми горного клена и одна с листвой королевской мушмулы. Несколько листьев я заложил между страницами книг, и сейчас они расправились и затвердели как тонкие пластинки старинного золота. Но большую часть начал использовать для разжигания огня в камине. Беру горсть сухих листьев и бросаю их между сырых еще дров. Огонь от вишневых листьев отличается от пламени горящей мушмулы. Вся моя нежность, когда я собрал их, обратилась конечным злом.

Посреди широкого поля

Одинокая груша стояла

В одеянии осени красном.

Листья были готовы опасть.

Лишь последнего ветра порыва

Ждали листья, и я вместе с ними.

17

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Мы приехали в Сольянона Рубиконе в день, когда из римских пещер вынимали созревший сыр. Но я хотел увидеть маленький музей звукозаписи, который Роберто Паренти собрал в собственном доме. Три комнаты, полные пластинок, граммофонов, восковых цилиндров и публикаций. У него есть немецкая пластинка в 78 оборотов, записанная в 1913 году по случаю празднования юбилея кайзера Франца Иосифа. Я захотел послушать ее. Начиналась она с гимна кайзеру в исполнении хора и оркестра. В мире всего лишь 6 экземпляров этой пластинки. На улице туман совершенно уничтожил пейзаж. Лишь кое-где видны оставшиеся красные листья на ветвях виноградника, который выглядит совсем по-зимнему. Под ватой

тумана мы не видим старинные городки Ронтаньяно, Монтеджелли, Барлотто. На мгновение показывается грузовичок, который приехал из Сардинии со сладостями для семей пастухов-сардинцев, живущих в этих ущельях. Мы останавливаемся на вершине горы Мелето, самой высокой точки этого края. Я оказываюсь рядом с колонной красных кирпичей, шириной в метр и толщиной в два. Молодой человек, который сопровождает нас, показывает разные места на огромном ковре тумана, который покрывает долину до моря, где в ясную погоду мы могли бы увидеть Сан-Марино, Сан-Лео и Римини. К сожалению, под нами лишь молочное облако. Тогда начинаю разглядывать колонну рядом со мной. И замечаю большую мемориальную доску из белого мрамора с уже стершейся надписью. Бедный памятник, воздвигнутый по воле фашистов из Ронтоньяно в память четырех молодых немцев, упавших с самолетом на эту гору в 1944 году. Стараюсь прочитать посвящение, но это невозможно, потому что темная краска исчезла из углублений высеченных букв. Тогда поднимаюсь на выступающий угол широкого фундамента колонны и начинаю гладить мраморную плиту в попытке прочесть руками буквы. Я находился между двумя мирами, похороненными плотной белизною. В то время как я глазами старался различить в море тумана, который закрыл долину, хотя бы очертания гор Сан-Лео и Сан-Марино, пальцы, следуя за маленькими углублениями букв на этой белоснежной доске, старались воссоздать имена четырех молодых людей. Мне показался любопытным и странным тот факт, что за короткое время я услышал гимн кайзеру и теперь стараюсь понять имена немцев. Потихоньку мне удалось прочесть все четыре имени: Отто, Фридрих, Гейнц и Иоганн. Кто знает, быть может, кто-то за эти пятьдесят лет нашел случайно и подержал в руках тот камень, на котором во время моего плена в Цигенайне я написал свое имя однажды утром в мае 1944 года.

21

ЧЕТВЕРГ

У тумана сегодня голос родника, скрытого в нем. Это бесформенная масса пара, которая иногда позволяет разглядеть деревья, похожие на мягких зверей, которые то вытягиваются, то увеличиваются до небес. Охотники стреляют наугад внутри облака пара, которое уничтожило крылья птиц и шкуру кабанов. Через окно комнаты с камином мне хорошо видна верхушка мушмулы. На дерево напали голодные воробьи. Прилетел тяжелый дрозд, который раскачивался на ветках и с силой клевал плоды, оставленные мною на дереве. Плод мушмулы на самой высокой ветке не выдержал встречи с острым клювом и упал на землю. Я потихоньку открыл окно и шепотом посоветовал дрозду быть осторожным. Он поглядел на меня и сразу же сбил еще два плода.

29

ПЯТНИЦА

В этих стенах, которые укрывают от холода и гроз, меня настигает сострадание и жалость к самому себе.

Эта нежность к самому себе единственное, что может нас по-настоящему растрогать. Когда меня охватывает недовольство всем вокруг, я начинаю подолгу всматриваться в окружающие вещи. Вчера мне составил компанию камень, который посоветовал мне быть неподвижным, и тогда я прекратил жестикулировать и долгое время смотрел на капли дождя, которые застыли на стеклах двери. Зажженные лампы студии отражались во множестве этих капель. Казалось, что я и камень застыли внутри одной люстры, собранной из тысячи ледяных жемчужин. Мысли вели меня по тропам, которые уводили в никуда.

Бывают дни, когда смотрю подолгу

На вещь, быть может, на стакан

До той поры, пока его не вижу вовсе,

И невесомым становлюсь, и легким,

Как мыльный пузырек, летящий

Неведомо куда.

ДЕКАБРЬ

Со словами сказок над огнем

2

ПОНЕДЕЛЬНИК

Встал с кресла, чтобы захлопнуть приоткрытую дверь из кабинета на кухню. Остановился, привлеченный необычным для меня видом комнаты через оставленную щель. Старинные сифоны для газированной воды празднично выделялись на полке цветными пятнами в сером воздухе помещения. Так я открыл еще одну точку, которая позволяла увидеть нечто новое в доме. Подумал, со скольких же разных углов зрения я мог бы открыть самого себя.