Восемь тетрадей жизни
Шрифт:
В то утро с миндаля все лепестки, как снег, опали.
Она сказала: «Помнишь, как в Москве
Мы с воробьями завтракали вместе —
Бросали, стоя у окна, на снег
Им крошки хлеба?»
Возможно, она хотела уехать, даже не простившись со мной. Я встретил ее случайно, уже с дорожными сумками в руках. И сразу понял, что она покидает эти места.
— Как же так? —
Тогда она подошла и стала объяснять, что именно подвигло ее на такое внезапное решение. Не только разрушение часовни, но и ее собственные несбывшиеся надежды на перемены. Уходя, добавила:
— Как было чудесно, когда мы слушали вместе шум дождя.
Но в ту грозовую ночь я был в доме один, хотя живо воображал себе эту несостоявшуюся встречу. Незаметно для себя оказался в саду у старика, жившего в горах. Он умер несколько лет назад. Давлю ногами сухую траву на высохшей земле. Остановился в полосатой тени от огромной паутины водосточных труб. Старик создал ее, крепя эти трубы к ветвям больших дубов и крышам брошенных домишек. Теперь вода не бежала вдоль этих каналов, подвешенных в воздухе, и все же мне казалось, что я слышу ее шум, как будто я совсем недавно стоял здесь, под ними, во время грозы.
Это место больше не было тем же без Женщины и Ремоне. Но я по-прежнему оставался в этом мире, словно хотел помочь обрывкам памяти слиться воедино. Искать пейзажи, подсказанные пятнами штукатурки, и находить наслаждение от розового цвета вокруг трещины на деревянной поверхности. Она наводит на мысль о тающем пирожном, выпавшем из дрогнувших губ. Нам нужны не только слова, чтобы избежать однообразия нашей жизни. Любое дикое место может перенести тебя к истокам забытой жизни, где ощутим запах детства вновь рожденного мира.
В этот день в воздухе кружились легкие птичьи перья, как будто они не могли опуститься на землю. Мне удалось поймать одно из них на ладонь. Я почувствовал холодную свежесть и невесомость предмета, который может исчезнуть. Мне удалось снова вернуть перо потоку воздуха. Оно полетело вслед птице, поднявшейся из сухой травы. Мне хотелось узнать чуть больше того, что рассказал разносчик о пожилой паре из Римини, уединившейся в домике возле большого кукурузного поля. Они были одеты несколько чудаковато, но жизнеутверждающе.
В первые дни октября они постоянно отправлялись на кукурузное поле, теряясь в высоких колосьях. Я решил последовать за ними. Часто выглядывал из зарослей кукурузы, стараясь понять, где они. Видимо, остановились где-то или, не задевая стеблей, прошли через все поле. И я неожиданно вышел на каменистый участок, где ничего не росло. Оттуда я заметил легкое движение в середине поля и возвратился. Видно, мы разминулись. Они так хорошо изучили самые короткие пути в кукурузной чащобе, что забавы ради избегали встречи со мной. Я уже собирался уходить, как вдруг набрел на крохотную полянку, которую они расчистили от початков. Вполголоса пожилая пара поведала мне свою историю. Они окончательно поселились в горах, потому что город не соответствовал более их образу мыслей. Когда они впервые вошли в кукурузное поле, как раз туда, где мы сейчас сидели, то заметили раненого зайца. Ухаживали за ним несколько дней. Потом зверек исчез. Теперь они постоянно приходят сюда и ждут его… Они уверены, что заяц тоже хочет повидаться с ними и отблагодарить. Отныне это ожидание стало для них главным занятием.
Бледный, небогатый свет не может жить без поддержки отблесков влаги. Я сидел на камне против стены дома без крыши, наблюдал, как поднимаются гаснущие блики, высвечивая неровную штукатурку. Этот свет прозрачной туманности постепенно обнажал для меня пятна старой стены. Потом я сошел по тропинке и остановился перед садом. Я был очарован этим убежищем засохших цветов и травы. Неброское место с маленькими, скромными фигурками из камня, потерявшими свои очертания. Их можно было принять за пятна выцветшего лишайника. Место для полного отдыха ума, поскольку ничто не требует внимания, и все покорно откликается на твою грусть. Я стоял у гранитного выступа, который оберегал несколько старых дырявых кастрюль, из которых торчали засохшие ветки, и следил за медленным падением солнца за гребень Лунных гор. Подумал: когда угасает дневной свет, мы тоже становимся пейзажем на закате.
Она
Где цветущий миндаль сотворял свое чудо.
Между губ мне вложила цветок.
Так и мать моя делала точно
С первым цветом фиалки в горшочке,
И отец ту фиалку держал
Со словами, расцветшими с нею.
Сегодня сильные чувства можно встретить лишь на сцене.
У меня ушло невероятно много времени на то, чтобы уложить чемодан. Немногие вещи, что привез с собой, я складывал с расторопностью черепахи. Едва захлопнув чемодан, вдруг осознал, что покидаю мир, где подружился с деревьями, светом, запахами и звуками. За долгими молчаливыми беседами. Это и удерживало меня. Во мне росло новое понимание того, чего не замечал прежде. Покидая эти места, я чувствовал, что мне будет очень недоставать солнечных полос света, пробивающихся сквозь дверные щели. Я часто смотрел на тени, подобные нотным линиям, возникающие на потолке, и ждал, когда жуки, всегда снующие по старым стенам, остановятся на этих линиях, обратившись в нотные знаки, не спрашивая себя, какую мелодию они записали. Не думал, что эти случайные и таинственные встречи так прочно и надолго осядут в памяти. Днем я погасил в себе желание долго и путано объяснять самому себе, отчего держу на ладони осенний лист, пока не положил его на траву в знак нежного прощания. Часто я грущу оттого, что мне не хватает злости. Хотел бы иссушить всю сладость, что стекает с моих уст, и говорить о людях, которые пинают беременных женщин в живот или мочатся в стаканы и предлагают это свое шампанское путанам, с которыми проводят ночи. Чтобы рассказать о сегодняшней жизни, нужно иметь силу молодых матерей, которые рожают на улице и выбрасывают этот живой комочек плоти в мусорные баки. Я же все твержу, что нужно слушать симфонию дождя. К сожалению, не умею поступать иначе, и струны нежности держат меня вдали от ужасающей правды.
Оптимизм ночи угасает, дрожа перед светом свечей или в белизне молока в стакане на тумбочке.
В Москве однажды
Увидел я жену перед букетом роз,
Увядших в вазе.
И временами падал лепесток.
Хотелось ей услышать
Дыханье тишины…
Когда листок стола касался,
Та тишина и в нас жила.
Быть может, мне просто хотелось оттянуть время отъезда, но я отошел от уже уложенного чемодана и начал снова копаться в ящиках старой мебели, отыскивая то, что случайно мог забыть и оставить. Нахожу ключ. Не мой. Иду проверить, не от той ли он комнаты, что хозяин запер и не хотел, чтобы ею пользовались. Чувствую, что ключ поворачивается в замке. Открываю, но не вхожу. Не хочу проливать свет на эту маленькую тайну. Много раз я представлял себе, что могло быть закрыто там, в этой комнате. Какие-то неясные догадки, предположения, и только. Память возвратила мне историю о Борисе Пастернаке. Не помню, кто рассказал мне ее. Пастернак жил какое-то время на даче и должен был возвратиться в Москву. Когда друг заехал за ним, чтобы отвезти домой, поэт медлил и долго не спускался к машине, в которую уже погрузил вещи. Друг застал его сидящим на кухне в полном молчании. Подождав немного, он обратился к поэту: