Восхождение
Шрифт:
В мае и июне 1970 года я подвел итоги своим первым наблюдениям. Владимир Копелев показался мне простым, естественным, но вовсе не простоватым человеком. Я почувствовал, что у него упрямый, крепкий и даже жестковатый характер. Впрочем, говорят, что если у мужчины есть характер, то он всегда твердый. Что же касается эмоциональной сдержанности Копелева, то она могла определить не только какую-то черточку натуры, но и явиться своего рода следствием уже немалого жизненного опыта.
Иногда говорят, что скромность к лицу лишь только девушкам. Вряд ли это так. Органичная, непоказная, вырастающая из уважения
Юность в Москве
С какого возраста человек помнит свое детство? Наверно, это сроки разные у разных людей. Я помню свое детство лет с четырех, но не в полной последовательности событий — этого не может удержать память и в зрелые годы, — а, так сказать, выборочно, по принципу наиболее сильных, ярких и необычных впечатлений, поразивших душу ребенка.
Жизненные события огромного драматического накала не могут оставить равнодушными и детей. Ощущения опасности, тревоги, охватившие родителей, волнения перед дальней дорогой — все это, знаю и по своему опыту, обостряя чувства, особенно врезается в память маленьких.
Как точно сказал об этом Александр Блок: «Рожденные в года глухие пути не помнят своего, мы, дети страшных лет России, — забыть не в силах ничего!»
Так ребятам запомнились грозные события Великой Отечественной войны. Володе Копелеву было шесть лет, когда началась война. Родился он весной 1935 года в селе Лугино, Житомирской области, но в деревне прожил недолго, и вскоре семья Копелевых перебралась в Москву. Мама Володи устроилась на работу бухгалтером в магазин, а отец, Ефим Владимирович, служил в эти годы в Белоруссии, в одном из стрелковых соединений. Он был начальником штаба полка.
В июне сорок первого капитан Ефим Копелев приехал ненадолго из своего дальнего западного гарнизона в Москву в отпуск. Хотел отдохнуть в столице, пожить со своей семьей. А через несколько дней его застало здесь начало войны.
Отпуск, естественно, пришлось прервать. И вот уже 23 июня мама с маленьким Володей пришла на запруженный толпами военных, грозно гудящий, как улей, Белорусский вокзал. Они провожали отца к месту службы. Но уже не в тихий, никому не известный гарнизон, а в действующую армию, к линии фронта.
Белорусский вокзал в июне сорок первого! Неповторимые торжественно-печальные, наполненные особым возбуждением, суматохой, напряженностью дни. Хорошо знакомое маме полукружье подъездов, красивые башенки с колоннами, а над площадью надутые газом белые туши аэростатов. И еще запомнились Володе толпы людей, снующих по перрону, объятия, поцелуи, заплаканные женщины, бегущие по узкой ленте перрона вслед за поездом, взмахи рук, выкрики, слезы.
И медленно плывущие вагоны с раскрытыми окнами, где в каждом проеме три-четыре головы в зеленых пилотках. И одна из них — голова Володиного папы.
Но Володя не тосковал на вокзале, ощущение беды тогда еще не коснулось его детского сердца. Многое казалось необычным, интересным. Война! Что это слово могло означать для шестилетнего мальчика? И все
Папа уехал, мама и Володя оставались жить в Москве, которая с каждым днем приобретала все более суровый облик.
Казанский вокзал в начале октября сорок первого оставил в душе мальчика уже иные, более тяжелые воспоминания. Копелевы эвакуировались из Москвы на Урал. Собирались поспешно, в тревоге за судьбу отца. С фронта пришло несколько писем, написанных, как видно, торопливой рукой, в спешке, и полных каких-то недомолвок, неясностей. Общее тяжелое положение на фронтах и всякого рода слухи, бродившие по Москве, только усиливали тревожные предчувствия.
С августа месяца мама уже больше не получала весточек в фронта. Что с мужем? Убит? Ранен? В плену? Каждое из этих предположений болью разрывало сердце. Но обо всем этом Володя, конечно, узнал позже, в те дни мама не делилась с малышом своими тревогами.
— Мы уезжали ночью, я помню хорошо, хотя и был маленьким, — рассказывал мне Владимир Ефимович. — На вокзале было темно, окна всюду зашторены, только у проводников светились ручные фонарики. Но мне не было страшно, потому что кругом толпилось много людей. Мама нервничала, все время дергала за руку и цепко держала меня — боялась потерять в суматохе. Помню, как меня больно толкали чемоданами, мешками. И посадка была трудная, еле-еле влезли в переполненный вагон.
Копелевы уехали в город Катайск, под Челябинском.
Две недели спустя с того же вокзала эвакуировалась в Новосибирск семья ведущего инженера по испытанию самолетов Михаила Дмитриевича Соколова — его жена Зинаида Петровна и маленькая темноволосая дочка Римма.
Пожалуй, ничто так не способствует душевному сближению, как тождество пережитого, общность житейского опыта. Недаром замечено, что полнее всего могут понять друг друга люди одного поколения, дети одной судьбы, разделившие с народом все тяготы и радости своего неповторимого времени.
Думая об этом, я имею в виду не только Владимира Копелева и его жену Римму Михайловну, которые встретились в Москве через двадцать лет после этих дней эвакуации, полюбили друг друга и поженились. Я имею в виду своих сверстников и самого себя, всех, кто был в Москве в эти критические и незабываемые дни октября сорок первого года.
Пожалуй, тяжелее этих дней не было за всю войну.
Враг стоял у самых ворот столицы. Бои шли в ста восьмидесяти километрах. Москва — прифронтовой город. Пятнадцатого октября началась эвакуация правительственных и партийных учреждений, крупных оборонных заводов, научных и культурных ценностей. Тысячи коммунистов и комсомольцев были мобилизованы на вокзалы, продовольственные пункты.
Мне никогда не забыть Москву в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое октября. Я шел тогда пешком через весь город — от Сокольников, где жил мой друг, до своего дома на Ленинградском шоссе. Трамваи не ходили. Можно было проехать в метро, но я хотел увидеть город.
Улицы пустынны. На Садовом кольце противотанковые надолбы, груды мешков с песком. Артиллерийские батареи, стоявшие ранее на крышах, теперь спустились на мостовые и выставлены на прямую наводку по... танкам и пехоте немцев, если они ворвутся в город.