Восхождение
Шрифт:
Определенный различными стандартами, качественный уровень монтажа был обязателен для всех. И все бригады старались сдать дом на оценку «хорошо». Но при всем том Суровцев следил за качественным уровнем строительства с особым, выделявшим его старанием. И дома его оказывались чище и аккуратнее сработанными, чем у соседей по участку.
Кто-кто, а уж Масленников-то знал, что есть разные степени оценки хорошего качества, которые, сплошь и рядом «на глазок», определяют те, кто принимает дом. Здесь сказывались и субъективные наслоения, и человеческие взаимоотношения, и всякие иные привходящие обстоятельства. И
«С какой чертой характера, — спрашивал себя Масленников, — связано у Толика Суровцева стремление выполнять работу с качественным блеском? — И отвечал себе: — С совестливостью рабочего человека. А еще, наверно, с ровным, устойчивым и веселым характером. Суровцев часто улыбался, работая. А хорошее настроение приходит тогда, когда человеку приятно смотреть на красивое дело рук своих».
Масленников нередко думал еще и о том, что совестливость — это нечто вроде маленького незримого человечка, который сидит где-то внутри, под сердцем, и не дает сработать небрежно, наспех. Он как бы все время твердит: «Ставь на все, что делаешь, клеймо своего умения, свой личный знак качества».
Масленников, когда работал бригадиром, старался поступать именно так и радовался, видя такую же повадку у Суровцева.
— Ну как живешь, Толик? Как дом лепится у тебя? — спросил Масленников, когда Суровцев, быстро шагая, подошел к нему и с мягкой улыбкой протянул руку.
— Тянем на уверенное «хорошо», а надо бы вообще-то на «отлично». Только у нас в управлении такая оценка большая редкость, — ответил Суровцев.
— А что так, друг? В чем загвоздка? — спросил Масленников, долгим взглядом оглядывая Суровцева, такого рослого, статного, как бы всем своим существом излучающего здоровье и уверенное жизнелюбие.
— Загвоздки есть, Геннадий Владимирович, — по-прежнему улыбаясь и словно бы не придавая большого значения ни вопросу Масленникова, ни тому, что он может ответить, произнес Суровцев. Он понимал в той же мере, как, должно быть, и сам Масленников, что вопрос этот означает просто приглашение к началу разговора о том о сем, о житье-бытье, о новостях в комбинате и что менее всего Масленников рассчитывает на подробное перечисление всех «загвоздок». О том, каковы они, он и сам имел достаточно точное представление.
Через минуту дверь прорабской открылась и в комнатке появились Копелев и Логачев. Оба они шумно поздоровались с Масленниковым, а он, как и обычно, на правах старшего обнял их за плечи.
— Ну, молодцы, ребята, молодцы! — произнес он, метнув при этом быстрый оценивающий взгляд на обоих бригадиров.
Копелев был в белой каске, с боков которой всегда свисали у него незастегнутые тесемки. Его темнобровое, с немного кургузым носом, слегка вытянутое лицо словно бы чем-то не то обиженного, не то рассерженного парня в каске приобретало более мягкие, округлые и симпатичные черты. Логачев, ростом поменьше, светлоглазый, с иронической складкой у губ, подставлял и дождю, и ветру свою тщательно подстриженную шевелюру.
— У меня там, на площадке, съемка. Кино делают, — сказал Игорь Логачев, как бы оправдываясь за то, что задержался.
— Новый художественный
— Да нет, это студия научпоп. Мучают уж третий день.
— Какая-какая студия? — не понял Масленников.
— Научно-популярная. Они вот и у Володьки снимали, — Логачев кивнул в сторону Копелева, — отрывают от дела.
— А ты уже и недоволен? Нет, ребята, на популярность грех жаловаться. Она у нас законная, не какая-нибудь прохиндейская. А потом, как и все в жизни, популярность, она тоже проходит. А тогда уж и сам захочешь, да никто к тебе с кинокамерой не придет.
Может быть, Масленников и не хотел этого, а замечание это прозвучало у него не слишком весело. Ведь каждый из теперешних его учеников хорошо помнил Геннадия Владимировича широко прославленным руководителем бригады, имя которого «гремело в печати», и в ту пору редкий день на площадке у Масленникова не появлялся какой-нибудь представитель прессы, радио и телевидения. Но то было. Было и прошло.
И Масленников подумал: пока ты знатный бригадир, рабочий, ты в центре всеобщего внимания, о тебе пишут, говорят. Но вот ты поднялся на одну ступеньку, стал мастером, производителем работ, руководителем строительного управления — и внимание прессы стихает. Пишут реже и больше критикуют, по мере возрастания ответственности, возлагаемой на твои плечи. Последнее он считал разумным, а вот первое вызывало чувство какой-то несправедливости, непродуманности.
Конечно, бригадиры, как главные фигуры на строительных площадках, были достойны особого внимания. И они это внимание получали.
«Другое дело, — не раз спрашивал себя Масленников, — как велико число таких, широкоизвестных строителей, как Злобин, Затворницкий, Копелев, Логачев, Суровцев, Сергачев? Не привилегированные ли это люди? — И отвечал себе: — А какие у них привилегии и как они могут возникнуть? Разве сам я был когда-нибудь баловнем судьбы? Тебя сделал только твой труд, — говорил он себе, — и этих ребят вывела на авансцену жизни только работа, работа!»
Не выдуманные кем-то, не сконструированные из благих пожеланий, а реальные, живые люди — они те, в которых день сегодняшний и завтрашний проявился наиболее рельефно, сильно. Скоро так же, как они, будут жить, работать, чувствовать и наращивать самоуважение к себе подавляющее большинство их товарищей!
— Толик, — обратился Геннадий Владимирович к Суровцеву, — а где этот твой список дипломов?
— Он тут, в прорабке, — сказал Суровцев,
— А новые записи есть?
— А как же? Саша Нертик, наш столяр, он на третьем курсе заочного института. Вот с Игорем вместе, — Суровцев кивнул в сторону Логачева.
— А ты, Михеич, пока человек до третьего курса не доберется, в свой кондуит не записываешь? — поинтересовался Логачев.
— Ну, правильно делает, — опередив Суровцева, сказал Копелев. — Если ты за третий курс перешел, то уж институт окончишь. Это точно. По опыту многих проверено.
Список, вокруг которого завязался разговор, хранился в тетрадке, которую в свое время завел еще Масленников, когда был бригадиром. В ней велся учет тому, кто и где учится. От Масленникова тетрадка перешла по наследству к Гусеву, от него — к Суровцеву. Год от года она пополнялась новыми записями.