Воскресение и Жизнь
Шрифт:
Он хотел гулять с ней, бродить по лугам, покрытым травой, увлажнённой инеем, в безмолвии лунных ночей, уча её понимать природу и наедине с ним трепетать в едином порыве прославления Всевышнего Творца, впитывая гармонию вещей в самом движении воздуха, в стрекотании насекомых, в пении соловьёв, в аромате цветов, в жизненной силе лесов, в вое волков, в журчании вод. И, прижимая её к сердцу, целуя её прекрасные кроткие и чистые, как у ангела, глаза, окутывая её нежностью тысячи ласк, которые его любовь могла ей подарить, рассказать ей о бескрайности Бесконечного и о существовании других миров и других братских человечеств, пульсирующих в том вихре сверкающих звёзд, роящихся в звёздной вселенной, добавляя, что однажды и они вместе, счастливые, достигнут одной из тех благословенных
Но… чтобы иметь возможность вести её к опушкам сосновых лесов в тишине лунных ночей, обучая той бессмертной Философии, которая освещала его собственное сердце и разум; чтобы заключить её в объятия, благословляя Бога через любовь, которую он ей посвящал, необходимо было, чтобы она стала его женой.
И он хотел подняться с ней на вершину одной из тех гор, что виднелись от скита, чтобы там встретить рассвет, созерцая захватывающую панораму местности под лаской первых весенних солнечных лучей. И под этим героическим благословением природы, там, наедине с ней и в присутствии Бога, нежно держать её в своих объятиях и ласкать как высшее благо, дарованное ему Небесами, возобновляя признания в любви, побуждая её славить Бога за счастье чувства, соединяющего их, за то Солнце, что празднично всходило на горизонте, за ту росу, что давала жизнь земле, за те леса и рощи, полные жизни, что виднелись вдали, за тот великолепный пейзаж, выражение самой любви Божьей, создающей лишь то, что прекрасно, драгоценно и полезно для Его созданий.
Но… чтобы всё это превратилось в очаровательную реальность, необходимо было жениться на ней. И жениться без промедления, прежде чем она бросится в сомнительное приключение поисков Царицы, потому что правда была в том, что он безумно любил её, страдал, нуждался в её моральной поддержке, чтобы продолжать благотворительную миссию, которую он возложил на себя из любви к Евангелию, и что, несомненно, он уже не мог представить жизнь без неё.
Спустя несколько дней, движимый теми же чувствами, он набрался храбрости, признался ей в любви и попросил её руки.
Ошеломлённая, Ольга Надя Андреевна не смогла произнести ни слова. Но она взяла великодушную руку этого отеческого Сергея с благодарностью и пылом, и смиренно поцеловала её, разразившись слезами в его объятиях.
Месяц спустя состоялась свадьба в Санкт-Петербурге, в старом доме Ольги, поскольку Сергей уже избавился от своих тамошних владений, и это для того, чтобы общество, всегда склонное к злословию, убедилось с абсолютной уверенностью, что князь Вяземский женился на Ольге Наде Андреевне, соблюдая все требования действующего закона и с согласия Царицы, поскольку девушка была сиротой, а её отец не назначил ей опекуна перед смертью. Однако до этого события он пытался примирить Ольгу с семьёй, великодушно затушёвывая инцидент, произошедший с девушкой, но ему не удалось быть принятым в доме Кивостиковых ни разу, когда он пытался их навестить.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ОЛЬГА НАДЯ АНДРЕЕВНА
I
Молодожёны сделали поместье Вяземских своим домом. Вскоре местные крестьяне, которые полюбили Ольгу за её изящные манеры, красоту, нежный голос, которым она развлекала их пением, и за грациозность в цыганских танцах, стали называть это поместье "Усадьбой прекрасной Ольги".
Живя там и выполняя неотложные обязанности в скиту, Сергей понимал, что задачи требовали от него больших усилий и даже жертв, и он отдавался им со свойственным ему пылом. Ежедневно совершались поездки, обычно верхом, а иногда на санях и тройках, если Ольга сопровождала его. Он чувствовал себя безмерно счастливым рядом с молодой женой, любя её с нежностью большей, чем всё, что он любил до сих пор, — чувством идеальным, вдохновлённым самими евангельскими заповедями. Он приобщал её к своим исследованиям и делам, посвящал её, как и желал, в философию, которая его увлекала, с любовью перевоспитывал её в свете Евангелия и требовал её содействия в благотворительном доме, которым стал скит. Ольга покорно подчинялась всему, чувствуя себя глубоко
— Нет! Я не смогу выносить такой образ жизни намного дольше. Что толку от моих двух дворянских титулов, если я должна похоронить их среди крестьян, нищих и больных? Да, я люблю Сергея! Люблю всей душой! Но я любила бы его ещё больше, если бы он согласился на мои просьбы жить в Петербурге, в окружении блестящего общества, на которое мы имеем право по рождению. О! Сергею не следовало жениться… особенно на мне! Он слишком добр и свят, чтобы быть приятным спутником как муж.
И однажды она умоляла его:
— Прошу тебя, Сергей! Давай покинем это одиночество. Скит останется под присмотром твоих помощников, а мы уедем в Петербург… в Москву… Среди людей, в обществе, тоже можно творить добро и следовать христианским учениям. Давай уедем отсюда, это сводит меня с ума. Я очень молода, мне ещё нет 20 лет… и я хочу жить полной жизнью, чувствовать связь с цивилизованным миром. Что в этом плохого?…
Однако он, вместо того чтобы уступить ей, не только удвоил заботу о ней, но и старался дать ей новые знания, укрепляя её для высших устремлений, будучи уверенным, что, познав возвышенные тайны жизни, которые он пытался ей преподать, у неё появятся новые идеалы, подавляющие мирские порывы, которые её искушали. Он советовал ей, объясняя, что двор Екатерины II развращён и поглощает всех, не давая честных гарантий тем, кто бросается в его водоворот; и что он сам, Вяземский, если избегал общества с 20 лет, обратившись к Богу, то потому, что встретил там все оттенки низости, способные исказить характер придворного.
— Я только знаю, что мой отец любил Императрицу, уважал её и поручил меня ей, чтобы она позаботилась о моём будущем.
— Но теперь ты жена Князя… разве я не позабочусь о твоём будущем?
Тучка была мимолётной и растворилась среди ласк и улыбок. Ольга больше не жаловалась, а Сергей не повторял уже высказанных доводов.
Возможно, если бы от этого морально, интеллектуально и духовно неравного брака появился естественный плод супружества, то есть ребёнок, уже в первый год после свадьбы, счастье пары было бы защищено от возможных будущих недоразумений. Однако это благословение, защищающее новообразованный дом, не явилось в первый год. Не появилось оно и во второй. А третий год начался под гнетущими перспективами, которые, казалось, витали в супружеской атмосфере, не проявляясь, однако, открыто.
Между тем, Сергей Соколов, этот необыкновенный человек, чья высшая чувствительность проникала в душу вещей, позволяя ему обнаруживать небесные гармонии в самом окружающем его воздухе, в аромате флоры или в мерцании звёзд, и переносить их в музыку своей флейты или в стихи своего вдохновения; эта душа поэта и философа, которая отождествляла себя с вибрациями растений в своём саду или с колосьями пшеницы, растущими под его любящим взглядом; этот возвышенный характер, чьё внутреннее чутьё, обострённое долгими размышлениями, расширенное пылом молитв, с которыми он обращался к Богу, и искренним желанием добра, доходило до того, что он часто вёл беседы с душами из Потустороннего мира — неужели он не мог заметить, что его жена, хоть и любя его, скучала рядом с ним, питая неумеренные желания, способные разрушить счастье, которое он так щедро старался поддерживать вокруг них обоих?
Сергей знал это. И понимая, что она обладает хрупким и впечатлительным характером, предрасположенным к патологическим расстройствам, он любой ценой желал уберечь её от причин, которые могли бы привести к непоправимому падению, то есть отдалить её от суеты и опасностей развращённого общества, которое он хорошо знал, и для этого старался поднять её на такой моральный уровень, который дал бы ей основу для наслаждения спокойным и долговечным супружеским миром. И возможно, он действительно достиг бы этого, если бы неожиданное событие не помешало его благим намерениям.