Воскресные охотники

Лейкин Николай Александрович

— На него налетали, да ничего подлать не могутъ. На него урядникъ налеталъ. И супротивъ того такую щетину выпустилъ, что упаси Боже. Онъ у станового ребятишекъ учитъ.

— А! Это дло другое. Ну, а плотву какъ онъ зоветъ?

— Плотичка — красная двичка. Много ихъ сестры на удочку попадается.

— Это, то есть, плотвы-то или двицъ?

— И тхъ, и другихъ. Село тутъ у насъ подгородное — баловства много. Какъ матери ни смотрятъ, а баловства много. Ну, а ужъ какъ избаловалась — сейчасъ паспортъ беретъ и въ прислуги. Фабрика тутъ у насъ въ трехъ верстахъ — вотъ отчего баловство. Гд фабрика, тамъ отъ баловства не обережешься. Загляните въ метрическія-то

книги — все незаконный, да незаконный. Изъ города господа для охоты назжаютъ — т балуютъ.

— Ну, а лещъ? Съ кмъ вашъ учитель леща сравниваетъ?

— Лещъ? Само собой, купецъ толстопузый. Лещъ у насъ зовется или купецъ, или Артамонъ Иванычъ.

— Что это такое Артамонъ Иванычъ?

— А здшній воротило, кабатчикъ. Три кабака у него въ округ и постоялый дворъ. Онъ и шкуру у мужика скупаетъ, и хлбъ; у бабъ холстъ беретъ. Все ему рука, все мететъ. Мелочная лавка тутъ у него; краснымъ товаромъ онъ торгуетъ. Отълся страсть какъ!

— Вотъ это удачное сравненіе, — сказалъ молодой человкъ. — Жирный, толстый лещъ дйствительно похожъ на отъвшагося толстобрюхаго купца.

— Вотъ этотъ Артамонъ Иванычъ тоже ладилъ нашего учителя състь, да становой заступился. Заступился, помирилъ и заставилъ еще Артамона Иваныча учителю канарейку подарить! На здшнее-то учительское мсто… Постой, постой… Вишь, какъ клюнуло… Даже поплавокъ подъ воду ушелъ. Надо потягивать осторожно.

— Что-нибудь большое у васъ… — проговорилъ молодой человкъ и началъ смотрть на удочку старика.

— Большое-то большое, только не щука. Щука тутъ не ловится. Тутъ мсто тинистое. Щуку я даве на плотин поймалъ.

Старикъ началъ тянуть удочку, подтянулъ ее къ берегу и вытащилъ крупнаго карася.

— А! Изъ нашего духовнаго званія рыбица попалась. Поди, поди сюда, голубчикъ.

— Вы сейчасъ сказали: «изъ нашего духовнаго званія». Разв вы духовный?

— Сорокъ восьмой годъ пономарствую. Пономарь я здшній, пономарь Скорпіоновъ, — далъ отвтъ старикъ.

— Отчего-же вы карася называете «нашимъ»?

— Да такъ ужъ… Въ пруд живетъ, такъ изъ пруда никуда и не годится. А ежели въ рчк карась, то въ тин сидитъ и въ глубь не выплываетъ. Такая ужъ рыба. Вдь съ духовенствомъ то-же самое. Лиши его званія, пусти въ другую воду — не годится, не выживетъ, спутается. Былъ у насъ тутъ лтъ пятнадцать тому назадъ дьяконъ вдовый и задумалъ этотъ дьяконъ жениться. Какъ духовному чину второй разъ жениться? Нельзя. А жениться припала охота самая скоропалительная. Что тутъ длать? Мерекалъ, мерекалъ онъ, да и разстригся, вышелъ изъ духовнаго званія. «Я, говоритъ, и такъ себ хлбъ найду». Что-жъ ты думаешь, куда ни совался — нигд не берутъ. А гд возьмутъ, такъ ужиться не можетъ. Ужъ онъ и у становаго писаремъ служилъ, и у мироваго письмоводителемъ — не уживается больше мсяца, да и шабашъ. Началъ торговать — прогорлъ. Въ лсничіе наконецъ нанялся. Пожилъ, пожилъ, загрустилъ, запивать началъ, спился, захворалъ грудью и Богу душу отдалъ. И двухъ лтъ со второй женой не прожилъ.

Опуская карася въ ведро, старикъ сказалъ:

— Фу, сколько у меня рыбы-то въ ведр накопилось! А я ловлю, да ловлю. Пора и домой… И то пожалуй не донесешь. Выскакивать изъ ведра начнетъ. Ну, сударь, оставайтесь одни, а я ко дворамъ… На ужинъ съ лихвой наловилъ. Червей я вамъ оставлю. Хорошіе черви.

Онъ сталъ собирать удочки. Собралъ ихъ, перевилъ веревкой, надлъ на себя ветхій длиннополый сюртукъ и, снявъ картузъ, раскланялся съ молодымъ человкомъ.

— Прощайте, сударь… Счастливой охоты…

— Прощайте, господинъ… карась, — отвчалъ молодой человкъ.

— Карась…

Карась и есть. Въ самомъ дл карась… Ну-ка, выди я изъ своей воды въ другую воду, что я буду длать! Во что сунусь?.. пробормоталъ онъ, закинулъ на плечо удочки, взялъ въ другую руку ведро и поплелся отъ мста уженья.

Дворецкій Антипычъ

Повяло холодкомъ посл деннаго зноя. Былъ часъ седьмой вечера. Солнце бросало косые лучи и золотило крыши домовъ и верхушки деревьевъ. Изъ-за полуразвалившейся ршетки, ограждавшей большой тнистый садъ заброшенной барской усадьбы, вышелъ старикъ Антипычъ, когда-то служившій дворецкимъ въ этой усадьб, а нын проживающій въ ней на поко и вмсто караульщика, и направился къ плотин большого полузаросшаго водорослями пруда. Антипычъ былъ въ картуз, въ коломянковомъ пальтишк, въ опоркахъ на босую ногу и несъ въ одной рук ведерко, а въ другой удочки. Подойдя къ плотин, онъ остановился, положилъ на землю удочки и въ раздумьи потеръ ладонью сдой щетинистый подбородокъ.

— Ловится-ли что-нибудь? — спросилъ онъ пономаря Скорпіонова, сидвшаго на берегу подъ старой ветлой около закинутыхъ удочекъ.

Пономарь повернулъ къ нему свою лысую голову, пощипалъ рденькую сдую бородку и отвчалъ:

— Часа не сижу, а ужъ штукъ пятнадцать карасей поймалъ.

— Ну, вотъ поди-жъ ты! И счастье-же вамъ, духовенству! А я вотъ по три часа сиживалъ и никогда больше пяти рыбицъ домой не принашивалъ.

— Не въ счасть тутъ дло, а въ томъ, что на поплавки глядть надо въ оба. А ты нешто глядишь въ оба? Я вдь твою рыбную ловлю знаю. Ты вотъ придешь, сядешь, да про поплавки-то и забудешь. То глядишь на облака, то песокъ или камушекъ начнешь разсматривать, то самая обыкновенная птица тебя въ интересъ введетъ и начнешь ты за ней слдить. А рыбная ловля этого не любитъ. Она любитъ, чтобъ только объ ней думать, только за поплавкомъ слдить. Дай-ка табаку понюхать.

Антипычъ вынулъ изъ кармана табакерку, понюхалъ самъ и протянулъ ее пономарю.

— Съ золой? — спросилъ пономарь, звонко набивая себ носъ.

— Само собой, съ золой.

Водворилась пауза. Антипычъ закинулъ удочки, поднялъ съ земли небольшой камушекъ, принялся его разсматривать, долго разсматривалъ, какъ какую-нибудь рдкость, и наконецъ сказалъ:

— А любопытно-бы знать, сколько этому камню лтъ?..

— Вотъ, вотъ… Началось… — перебилъ его пономарь. — Ты за поплавками-то смотри, а не камни разбирай.

— Что-жъ мн за поплавками смотрть, коли они не шевелятся. Поймалъ? Ахъ, чтобъ тебя! Ну, разв это не счастье? И какого карася-то большущаго поймалъ! А у меня все ничего.

— Ты въ философію-то вдавайся меньше.

— Въ какую философію?

— А вотъ въ эту, насчетъ этого камня.

— А нешто это философія?

— Конечно философія.

— Ну, это ты врешь. Гд намъ философствовать! Мы люди неученые.

— Смотри, клюетъ. Тяни! Гд? Да вотъ. Тяни скорй.

Антипычъ выдернулъ изъ воды удочку. Крючекъ былъ пустъ.

— Склюнула, проклятая. Надо новаго червя надвать.

Опять пауза.

— А какъ ты думаешь, Ферапонтъ Ильичъ, отъ сотворенія міра этотъ камень живетъ или посл сотворенія міра онъ откуда-нибудь взялся? — снова началъ Антипычъ.

— Откуда-же посл-то сотворенія міра ему взяться:

— Нтъ, я такъ въ одной книжк читалъ, что будто камни иногда съ луны падаютъ.

— Не слыхалъ такой премудрости.

— Я теб говорю. Я самъ въ книжк читалъ. Опять-же этотъ камень могъ какъ-нибудь и черезъ Ноевъ потопъ здсь проявиться.