Воскресные охотники

Лейкин Николай Александрович

Молодой человкъ недоврчиво покачалъ головой, вскинулъ ружье на плечо и сказалъ Минею:

— Ну, прощай. Пойду пошляться.

— На охоту?

— Да вотъ думаю гусей-то перелетныхъ покараулить.

— Не убьете. Ни въ жизнь не убить. Гусь высоко летитъ, гусь летитъ выше выстрла. Онъ хитеръ. Онъ понимаетъ. Хитре гуся и птицы нтъ.

— У меня берданка далеко беретъ.

— Онъ и берданку понимаетъ. Вы думаете, онъ берданки не понимаетъ? Онъ все понимаетъ. Вдь молодые гуси никогда одни не летятъ. Съ ними всегда старый гусь. Старый гусь впереди.

И этотъ гусь передовикъ съ молодыми стадами лтъ по двадцати летаетъ, такъ какъ-же ему не знать!

— Попробую. Да и пробовать нечего. Счастливаго вамъ пути, а только дикаго гуся не убить.

Молодой человкъ кивнулъ и поплелся по дорог.

XI.

Тихая осенняя лунная ночь. По гладкой поверхности рки скользитъ лодка. Слышенъ всплескъ веселъ и сдержанный говоръ. Вотъ лодка повернула къ берегу, всплескъ усилился и носъ лодки врзался въ песокъ.

— Эй! Кто тутъ? — послышался старческій возгласъ съ берега. — Кто причалилъ?

— Это мы, Михей Иванычъ. Я, Иванъ, лавочника сынъ и Николай Манухинъ. У васъ тутъ подъ берегомъ омутокъ, такъ пріхали съ неводомъ рыбки половить, — раздался съ лодки отвтъ.

— Омутокъ… Всю хорошую-то рыбу въ омутк выловите, а мн ничего и не останется.

— Ну, вотъ… Мы съ тобой подлимся, коли хороша тоня будетъ.

— Хозяинъ веллъ всхъ рыбаковъ съ нашего берега гонять. Да… Ну, да ужъ лови, лови, коли пріхалъ.

Заводскій сторожъ отошелъ отъ караулки, помщающейся у воротъ и спустился съ берега къ вод. На немъ былъ полушубокъ, валенки и опирался онъ на большую сучковатую дубину въ ростъ человка.

— Табакъ или папиросы есть? — спросилъ онъ.

— Нтъ.

— Какой-же ты посл этого лавочницкій сынъ, коли у тебя ни табаку, ни папиросъ!

— Да вдь ты знаешь, что я не курю, что тятенька этого не любитъ. Водка есть. Захватили. Могу удовлетворить стаканчикомъ…

— Ну, давай.

— Погоди. Дай прежде неводъ закинуть. Назябнемся, станемъ сами пить и теб поднесу. Поднесу даже съ колбаской. Я колбаски захватилъ.

— Колбасы сть не стану. Нон пятница.

— Ну, ситника укусишь. У насъ ситникъ есть.

Двое молодыхъ парней, одинъ — лавочницкій сынъ, въ кожаной куртк, въ картуз и въ высокихъ сапогахъ, другой — буфетчикъ изъ деревенскаго трактира, въ пальто, въ войлочной шапк и тоже въ высокихъ сапогахъ, вышли на берегъ, прибили коломъ конецъ веревки невода и опять вскочили въ лодку, чтобы хать закидывать неводъ.

— Ну, вы позжайте, а я тмъ временемъ въ доску поколочу, — сказалъ сторожъ.

— Повремени, Миней Иванычъ, — упрашивалъ лавочницкій сынъ. — Ну, что теб сейчасъ колотить! Ты рыбу стукомъ спугнешь. Она теперь ночью подъ самымъ берегомъ стоитъ.

— Чудакъ-человкъ, да вдь я для хозяина. Все ругается, что мало по ночамъ колочу. «Ты, говоритъ, дрихнешь въ караулк».

— Посл тони ужъ для хозяина поколотишь. Нешто намъ долго тоню закинуть!

— Ну, имъ будь по вашему. А то, право слово, онъ ругается. Третьяго дня вдругъ вскочилъ съ постели и пришелъ къ воротамъ въ

халат и съ фонаремъ. А я на ту пору и въ самомъ дл прикурнулъ въ караулк. Ужъ онъ меня ругалъ, ругалъ на вс манеры! Право слово.

Парни похали закидывать неводъ. Одинъ гребъ, другой опускалъ сти. Слышно было, какъ глухо булькали кирпичные грузы, падая въ воду. Минутъ черезъ пять лодка снова влетла носомъ на песчаный берегъ. Одинъ парень сталъ тянуть одна крыло невода, другой — другое. Сторожъ помогалъ имъ. Наконецъ показалась мотня. Въ ней что-то заплескалось.

— Щука… — проговорилъ сынъ лавочника.

— Должны быть и окуни. Я по плеску слышу, — отвчалъ буфетчикъ.

— И то и другое… Смотри, смотри… Вдь съ полведра выловили, — сказалъ сторожъ, вытаскивая конецъ мотни съ плещущейся въ ней рыбой.

— Семъ-ка я фонарь зажгу!.. — крикнулъ сынъ лавочника. — Николай! Подставляй подъ мотню корзинку.

Вспыхнулъ огонекъ и засвтился въ фонар. Сторожъ развязалъ мотню и вывалилъ рыбу въ подставленную корзинку. Дйствительно, запрыгали дв небольшія щуки, лещъ въ полъ-аршина, головль и съ десятокъ плотвы.

— Ни одного окуня. Скажи на милость… А мы трафили здсь въ омутк окуней подцпить, — заговорилъ буфетчикъ.

— Все-таки на уху есть. Вонъ и ершики плещутся, — отвчалъ сынъ лавочника. — Бери себ щукъ, Миней Иванычъ, за твою подмогу.

— Н… Щукъ я не мъ… — отрицательно потрясъ головой сторожъ, улыбаясь.

— Отчего? Эдакая рыба вкусная.

— Коли вкусная, то ты самъ ее и шь, а мн давай леща или головля. Я и самъ-то щуку выловлю, такъ кому-нибудь дарю, коли продать некому.

— Отчего?

— Рыба гршная.

— Чмъ гршная?

— Да вдь она въ вод, что волкъ въ лсу. На слабаго нападаетъ. Нападетъ и проглотитъ.

— Да вдь и ты на сильнаго не нападешь.

— Я-то? Я, однако, своего брата, человка жрать не стану, а она жретъ. Рыба и рыбу жретъ. Вонъ плотичка… Та муху норовитъ… Та не станетъ своего брата, рыбу жрать.

— Да вдь и окунь рыбу жретъ.

— Рдко. А у котораго въ брюх рыба — я и окуня сть не стану. Начну потрошить, увижу, что съ проглоченной рыбой — вонъ его.

— И судакъ жретъ. Судакъ не беретъ. Онъ муху, червя… Вонъ харіусъ, плотва и лещи муху жрутъ — этихъ я обожаю.

— Ой, ой, ты какой!

— Да вдь не показано намъ, чтобы хищное сть. Вонъ ястребъ, онъ птицу жретъ, такъ нешто мы его димъ? Гуся димъ, потому онъ сменами живетъ, травку щиплетъ, курицу димъ, рябовъ димъ, тетерку, утку димъ.

— Вотъ ужъ утка-то самая что ни-на-есть хищная. Она и лягушку, она и рыбу…

— А утку все-таки жрать не станетъ. Сожретъ-ли утка утенка? Ни въ жизнь…

— Ну, вотъ теб головль.

— За головля спасибо. Этотъ рыбы не жретъ.

Сторожъ взялъ головля и потащилъ его къ себ въ караулку. Вернувшись, онъ сказалъ:

— Ну, что-жъ, подноси общанное.

— А вотъ сейчасъ… Дай рыбу убрать.

Сынъ лавочника вывалилъ изъ корзинки рыбу въ садокъ, помщающійся въ лодк, и досталъ бутылку и стаканъ.