Воскресные охотники
Шрифт:
— Водку-то тятенька теб пить не запрещаетъ?
— Объ голову бутылку разобьетъ, коли увидитъ. А я тайкомъ… Это вонъ Николай изъ заведенія подсудобилъ. Его водка изъ трактира, а моя закуска изъ лавки. Кто чему специвалистъ. Такъ мы и дйствуемъ. Ну-ка, соси.
Сторожъ выпилъ стаканчикъ, сплюнулъ длинной слюной и отерся рукавомъ.
— Важно, — сказалъ онъ. — Давай ситнику. Вдь вотъ ты, подлецъ, Николашка, для себя хорошей водки захватилъ, а насъ какой въ трактир подчуешь? Пополамъ съ водой, — отнесся онъ къ буфетчику.
— На
— Ну, я теперь въ доску побью для видимости, чтобы хозяинъ слышалъ, что не сплю, — сказалъ сторожъ. — А вы собирайте неводъ, да вонъ тамъ за плотомъ половите. Тамъ и глубоко, да и травка есть, а рыба въ трав стоять любитъ. Даве тамъ страсть какъ плескалась, — указалъ онъ мсто, отошелъ отъ берега и началъ бить въ доску.
Билъ онъ усердно, въ тактъ, длая музыкальныя фигуры и выбивая дробь, наконецъ особенно громко ударилъ палками въ послдній разъ и умолкъ.
— Ловко отбарабанилъ! — крикнулъ ему лавочникъ отъ лодки.
— Еще-бы! Я барабанщику и тому не уступлю. Ну, теперь поспать можно.
— Покойной ночи!
— Спасибо. Счастливаго лова.
Сторожъ завернулся въ полушубокъ и слъ въ караулку. Сынъ лавочника и буфетчикъ выбрали въ лодку неводъ и похали закидывать его на указанное сторожемъ мсто.
При копаніи червей
Заходящее солнце золотило своими косыми лучами верхушки деревьевъ и играло послднимъ отблескомъ на клумб, засаженной настурціей и георгинами. Въ садик одной изъ избъ-дачекъ въ кустахъ на скамейк сидлъ батюшка въ подрясник, звалъ и тупо смотрлъ заспанными глазами на прыгающихъ по дорожк сада воробьевъ.
— Отецъ Іона, да что ты въ недвижимомъ-то вид сидишь и таращишь глаза, какъ сова, — окликнула его матушка, уплетавшая на балкончик чернику и посылавшая ее въ ротъ цлыми горстями. — Хочешь ягодъ?
— Нтъ, Христосъ съ ними! — махнулъ рукой батюшка. — Отъ черники животъ пучитъ, да и губы на подобіе мертвеца.
— Что теб въ губахъ-то? Не на продажу.
— Не на продажу, а все-таки непріятно, ежели въ синев. О, Господи! — звнулъ онъ…
— Ставить самоваръ-то?
— Нтъ, лучше подождать. Я квасу… Владычица! что это такое: весь ротъ разорвалъ, звавши. А въ голов, какъ гвоздь…
— Экъ ты заспался посл обда-то! Разв это хорошо? Долго-ли лтомъ лихорадку наспать!
— И то ужъ наспалъ.
— Выпей чернаго кофейку съ лимономъ. Я сейчасъ велю сварить.
Батюшка не отвчалъ.
— Хочешь перцовкой потереться? Да и внутрь оно хорошо, ежели съ благоразуміемъ… — продолжала матушка.
— Батюшка остался недвижимъ и нмъ.
— Отецъ Іона, да что съ тобой?
— Сонъ непріятный видлъ, — отвчалъ, наконецъ, батюшка. — Видлъ младенца четырерукаго и будто у него вмсто спины труба говорящая.
— Ну, вотъ! Что это теб все чушь какая-то снится.
— Поди-жъ ты вотъ, а черезъ это нерасположеніе духа
— Кто это? Ахъ, Боже, мой! Да четырерукій младенецъ-то. И вдругъ онъ мн такія слова громовымъ голосомъ: «аще гршники лютые»…
— Не говори, не говори. Я боюсь… Сказалъ слова, ну и ладно. Ежели страшныя слова, то знай ихъ одинъ.
— Ага! Вотъ отъ этого-то у меня и мрачность духа и мечтаніе. Зинаида, я разсяться хочу, дабы взыгрался мои духъ къ веселіи.
— Выпей чаю и разсешься.
— Нтъ, я думаю на карася сходить. Эта рыба меня взыграетъ. А потомъ и чай.
— Опять на карася. Да вдь ты вчера ходилъ. Священнику-то какъ будто ужъ и нехорошо каждый день съ удочкой на пруд сидть.
— Отчего нехорошо? И апостолы были рыбарями. А карась теперь играетъ на заходящемъ солнц, круги по вод пускаетъ, мошку ловитъ. Приготовь-ка удочки. Да вотъ что: надо червей накопать.
— Лови на муху, либо на говядину. Карась клюетъ и то, и другое.
— Такъ-то такъ, но къ червю онъ все-таки ласкове. Позови-ка мн Федора, сосдскаго мужика. Онъ поможетъ мн червей-то покопать. Мужикъ услужливый, да и рука у него къ червю счастливая. Какъ камень отворотилъ — пара жирныхъ и что твои зми, такъ и вьются. Червь вещь не послдняя въ рыбарств.
— Ахъ, сколько у тебя разныхъ причудовъ съ этой ловлей! Другіе вонъ ловятъ на что попало. Генералъ вчера даже на творогъ ловилъ.
— То генералъ. Ежели на творогъ, то это уже не охотникъ, а баба. А я на червя люблю, съ разстановкой, съ чувствомъ, съ прохладой. Да и самое копаніе червя мн любезне рыбной ловли. Червь сейчасъ взыграетъ мой духъ и на карася я уже пойду съ веселымъ сердцемъ. Да вонъ мужикъ-то. Федоръ! Федоръ Студитъ! Помоги-ка ты мн червя покопать. Рука у тебя на это дло счастливая.
— Съ нашимъ удовольствіемъ, ваше преподобіе, — откликнулся проходившій мимо палисадника мужикъ въ линючей рубах, кинулъ окурокъ папиросы, которую онъ курилъ и, снявъ фуражку, вошелъ въ садикъ.
— Накройся, накройся, другъ. Я не Богъ и передо мной обнажатъ главу не надо. Гд лопатка-то?
— Не извольте безпокоиться, ваше преподобіе. Мы своими граблюхами. На то руки даны. Руками-то еще лучше. Иного червя за хвостъ пальцами ухватишь. Вотъ тутъ у насъ въ уголк навозъ прошлогодній, такъ въ перегно и искать будемъ.
— А подъ камнями?
— Супротивъ перегною подъ камнями ничто. А на навозъ-то каменьевъ навалите, такъ вотъ тогда черезъ недлю самый настоящій червиный заводъ будетъ.
— Ой?! Неужели помогаетъ?
— А то какже… Сейчасъ они дтей народятъ. Имъ ужъ такое предопредленіе, червямъ этимъ, чтобы подъ камнемъ рожать и безъ свту божьяго. Да что мн вамъ разсказывать! Вы ужъ лучше про это знаете изъ Писанія, — проговорилъ мужикъ, садясь на корточки около кучи навоза, наваленной въ углу у забора.