Воспоминания об Александре Грине
Шрифт:
Еще до первой мировой войны, живя в Петербурге, Грин иногда проделывал такую вещь. Придя поздно вечером в Купеческий клуб на Фонтанке, где его хорошо знали швейцары и гардеробщики, он просил вызвать из игорной залы Якова Адольфовича Бронштейна.
Яков Адольфович, или, как его все в Петербурге звали, «дядя Яша», был инженер-химик, обаятельный, богемистый, с очень широкой душой человек, покровитель театральной и литературной молодежи, сам - талантливый чтец и импровизатор, - по-крупному играл в карты.
Бронштейн спускался в швейцарскую. Грин вручал ему пять рублей или даже трешницу и удалялся ждать
Бронштейн полученную «мазу» присоединял к сумме, которую сам закладывал в очередной банк, и шла игра. В большинстве случаев банк срывали. Дяде Яше чертовски не везло. Будучи, как все игроки, суеверным, он приписывал свое невезенье тому, что принимал «мазу».
Однажды он так и сказал Грину:
– Больше мне своих трешек не приноси, иначе я пойду по миру!
В описываемый день Грин все же уговорил его в последний раз принять деньги и вручил помятую пятирублевку. Это были его последние деньги, - на завтра не был обеспечен даже двадцатипятикопеечный обед в студенческой столовой.
Яков Адольфович, морщась, сунул кредитку в карман, и безнадежно махнув рукой, отправился наверх, в игорную.
Александр Степанович ждал его очень долго. В пять часов утра дядя Яша усталой походкой медленно спустился с лестницы. Он еле стоял на ногах.
PAGE 219
Лицо у него было бледное, волосы взъерошены, лоб в поту, сюртук перепачкан мелом. В руках он держал бутылку шампанского.
В изнеможении упав в кресло, он жестом попросил швейцара откупорить бутылку и налить в стаканы. А придя немного в себя, начал выволакивать из карманов деньги. Они горой выросли на диване перед изумленным Грином.
Подсчитали. Оказалась громадная сумма в несколько тысяч.
– Я бил, не снимая, девять рук!
– не переводя дыхания, заявил дядя Яша.
– Понимаешь девять рук!… За эти три часа у меня на голове вылезла половина волос!… Возьми свои девятьсот рублей, а остальное помоги мне довезти до дому. Обрадую жену…
На этом событие не кончилось. Самое удивительное было впереди.
Отвезя деньги на Гороховую улицу, товарищи по удаче, не думая о сне, поехали в знакомую ночную чайную, где собиралась всякая «мелкая» публика, в том числе проститутки среднего и низшего ранга. К последним Яков Адольфович питал очень трогательное чувство весьма сложного содержания - что-то вроде отеческого покровительства, смешанного с глубокой жалостью к этим ни в чем не повинным «жертвам общественного темперамента», как их тогда называли.
Когда они явились, в чайной всем сразу стало известно, что дядя Яша и писатель Александр Степанович Грин решили устроить богатую, как у порядочных, свадьбу для одной очень бедной, некрасивой и неудачливой проститутки по прозвищу Манька-Суматоха. Ее брал в жены коридорный из меблированных комнат «Лиссабон» Ваня Анфилов. Брал по любви.
И свадьба действительно состоялась.
Все было как полагается, вплоть до торжественного обряда бракосочетания, во время которого в Вознесенской церкви, в самом центре столицы, на Невском проспекте, пели знаменитые певчие из Александро-Нев-ской лавры. Огромная церковь была набита битком и такой
PAGE 220
благообразно, в соответствии с солидной суммой, полученной от устроителей свадьбы.
Брачный пир состоялся не где-нибудь в кухмистерской, а в большом трактире второго разряда на Боровой улице под названием - «У Липатыча».
Ивану Липатовичу, хозяину трактира, была выдана сумма, достаточная для того, чтобы накормить и напоить сто человек.
Эти сто человек состояли главным образом из так называемых «бывших людей», по той или иной причине свихнувшихся на жизненном пути. Были здесь и проститутки, и люди различных темных профессий, и просто нищие. Всем было предоставлено право требовать кушанья и напитки, перечисленные в обширном меню. Блюда подавали официанты во фраках и в белых перчатках. На улице, у дверей трактира, стояли двое городовых, назначенных сюда для соблюдения порядка и для того, чтобы не пускать постороннюю, то есть «чистую» публику. Городовых назначил, после специального собеседования с дядей Яшей, сам пристав полицейского участка, весьма заинтересовавшийся этой невиданной свадьбой.
Жених и невеста сидели во главе длиннейшего стола. Невеста была в белом газовом платье, которое выбрал для нее Грин. Рядом с прибором невесты стоял большой букет из флердоранжей - символ девственности. Жених был в новом фраке с галунами и большими медными пуговицами, на которых стояла буква «Л» («Лиссабон»).
Пировали долго. Ели, пили, пели и танцевали бальные танцы - падепатинер и польку «Трам-блям». Четыре баяниста играли по очереди, без перерыва.
Блатная публика и девицы «легкого поведения» попросили разрешения спеть хором «Щеголяй!». И они вместе с новобрачными залихватски спели эту песню под грохот двух сотен каблуков.
Девки стукнули ногами!
Щеголяй, Ваня, щеголяй! Ширмачи, гуляйте с нами!
Щеголяй, Маня, щеголяй!
Девки хлопнули в ладоши!
Щеголяй, Ваня, щеголяй! Пареньки будут хороши!
Щеголяй, Маня, щеголяй!
PAGE 221
Устроители свадьбы были назначены посаженными отцами, сидели на почетном месте, к ним подходили чокаться, в их честь пели только что подхваченное из «Живого трупа» цыганское:
С вашим- да покровительством Мы не пропадем, Весело и звонко Время проведем!…
Никому и в голову не приходило, что вся эта затея устроена понарошку. Но вместе с тем все, безусловно, понимали, что это сделано неспроста, а в пику богатым и самодовольным людям, хозяевам жизни, которые чванно полагали, что только они достойны веселиться на «жизненном пиру».
Стоит ли говорить, что здесь, на этой развеселой свадьбе париев, невозможно было заметить и тени той тупоумной заносчивости, которой отличались пиры аристократов, буржуазии и подражавшей им состоятельной интеллигенции.