Воспоминания об Александре Грине
Шрифт:
* * *
Вот еще одна беглая запись, которая сохранилась у меня после беседы с Грином:
«У каждого человека есть нечто свое, совершенно своеобразное и неповторимое. Для организованной жизни и совместной работы это «нечто» нужно сперва поймать у самого себя, потом у окружающих и затем - все это суметь сочетать…
Пусть мысль рождается у человека не сама по себе, а потому что ее организованно вызвали.
* * *
Грина не только мало ценили, но даже объявляли его поставщиком низкопробной бульварщины, слабым подражателем Эдгара По, эпигоном Мак-Орлана, безыдейным космополитом…
PAGE 225
Между тем произведения А, С. Грина продолжают свой победный путь в русской литературе и будут жить и волновать сердца еще долго. Потому что он говорит нам о благородстве, о чистоте помыслов, о великодушии, об умении прощать, о скромности, о борьбе с тщеславием. Он не мирится с тем, что добро может быть побеждено мелким и ничтожным в своей сущности злом.
Весной 1918 года произошел один совершенно необыкновенный случай, который убедил меня в том, что Грин, когда это было необходимо, умел владеть собой и быстро отыскивать выход из очень затруднительных обстоятельств.
Я тогда сотрудничал в московской «Газете для всех». Она, между прочим, выходила в свет и после того, как все буржуазные и соглашательские газеты были закрыты навсегда решением Трибунала по делам печати.
Грин жил у меня на Якиманке (ныне улица Димитрова). В одной квартире со мной снимала комнату молодая женщина Анна Берзинь - пышная, жизнерадостная латышка, жена молодого чекиста, тоже латыша.
Однажды утром Александр Степанович, не дождавшись меня, отправился в редакцию газеты, которая находилась около Никитских ворот.
Спустя полчаса я услышал его голос по телефону. Грин тревожно сообщил мне, что он арестован, сидит в кабинете редактора, у дверей - часовой, который его сторожит, а под окном на площади большая толпа солдат - латышских стрелков. Они чем-то очень возбуждены и ведут себя угрожающе.
– А где остальные сотрудники газеты?
– спросил я, теряясь в догадках - что бы это такое могло произойти?
– Они показались за углом улицы, но, увидев, что происходит, скрылись.
Я вскочил на велосипед и помчался к Никитским воротам.
Действительно, вся площадь была запружена стрелками, недавно появившимися в Москве. Они сопровождали Советское правительство во время переезда его из Петрограда в Москву, а теперь были расквартированы для охраны в Кремле.
Когда я поднялся в редакцию, меня тотчас же окру-
PAGE 226
Жили
Я твердо знал, что в газете ничего не могло быть такого, что могло вызвать протест со стороны самого придирчивого сторонника советской власти, и пытался понять, чем же недовольны эти ребята.
– Вы хотите нам отрезать головы, но это вам не удастся, и мы сумеем за себя постоять!
– наконец разобрал я в шуме голосов.
Чтобы мне все стало понятно, один из стрелков взял со стола ножницы и вырезал на третьей полосе газеты напечатанный там талон, дававший право участвовать в какой-то лотерее (на талоне была надпись: «Вырежьте и предъявите»). Затем мне была показана оборотная сторона талона. На ней оказалась голова, одна только голова латышского стрелка.
У меня сразу же похолодела спина. Я представил себе грозный смысл этого удивительнейшего совпадения!
Для пояснения скажу, что газета на четвертой странице ежедневно помещала совершенно безобидные, отнюдь не шаржированные «зарисовки с натуры». На одной из них художник, не задаваясь никакими другими целями, как только дать новый реальный типаж советской Москве, изобразил солдата в полушубке, в валенках, с карабином за плечами, - именно так, как выглядели недавно появившиеся в Москве латышские стрелки.
Повторяю, сам по себе рисунок не мог вызвать никаких возражений. Но беда заключалась в том, что случайное расположение материала, сверстанного независимо друг от друга на двух противоположных страницах, оказалось таким, что читатель, вырезая талон на третьей странице, одновременно отрезал ножницами голову стрелку, нарисованному на четвертой странице!
В этом латыши увидели зловещий намек.
И очень трудно, почти невозможно было растолковать им, что каждая страница газеты верстается отдельно и в разное время и что вся эта история - результат чистейшей случайности, которую немыслимо было предугадать.
Так говорил им я. Сказал и о том, что редакция с большим уважением относится к стрелкам, взявшим на себя почетную обязанность охранять правительство в Кремле.
PAGE 227
Ничто не действовало. Слишком убедительной казалась газетная вырезка с изображением безголового солдата, под которым была напечатана подпись «Латышский стрелок».
Грин сидел за столом в кабинете редактора. Когда я показался в дверях, он вопросительно уставился на меня.
Я рассказал, что произошло, и нам обоим захотелось расхохотаться. Но было далеко не до смеха.
Пробовали звонить знакомым товарищам в Московский комитет партии и в Моссовет, но ничего из этого не вышло. Все принимали наше сообщение за шутку и начинали смеяться.
Замечательный выход из этого дикого положения придумал Грин.
Прежде всего он посоветовал мне держаться совершенно спокойного тона, на том основании, что латыши - народ очень самолюбивый и решительный. А кроме того, они не обязаны знать секреты типографской техники.