Воспоминания об Александре Грине
Шрифт:
Мой приятель Платон Корыхалов, одного со мной выпуска реального училища, под впечатлением новых веяний горячо увлекся планами создания газеты, которая не имела бы официального характера, обращалась к широкому кругу читателей с разнообразной информацией и занимательно изложенным материалом. Мы оба тогда работали литсотрудниками в газетах, и нам очень хотелось писать «не как все», делать что-то нешаблонное, привлекающее новизной.
После долгой возни и хлопот Корыхалову удалось уговорить руководителей Ленинградского отделения телеграфного агентства РОСТА приняться за выпуск раз в неделю «Вечернего телегр1афа», в выходной день - «Вечерней Красной газеты» 1. Задумано так было «для начала»,
– В этом приложении надо тиснуть нечто особенное, очень интересное и непохожее на то, что печатается
PAGE 278
в газетах, - сказал мне Платон.
– Придумай-ка, кто из наших писателей мог бы дать подходящий нам отрывок из еще не опубликованного сочинения?
Я сразу подумал, что самым «непохожим» могло быть написанное Александром Грином. Несомненно, он был единственным в своем роде. Платон одобрил мое предложение, поручил мне найти Грина и договориться с ним.
Грином я увлекался с детства. Я проявлял повышенный интерес к приключенческой литературе и освоил в ней значительные массивы. Прочитав впервые рассказ с подписью «А. Грин», я принял его за переводный, потому что мне была знакома английская писательница детективного жанра с этой фамилией. Ошибка была простительна, так как в нее впадали даже весьма солидные и авторитетные люди. Александр Степанович мне рассказывал, как его представляли А. Н. Толстому. Прославленный писатель, пожимая руку, с восторгом отметил поразившее его уменье Грина строить сюжет. Подумав мгновенье, он для примера назвал прочитанный им недавно роман «Рука и кольцо». Александр Степанович ответил, что, к не м2алому сожалению, это написала Анна Катарина Грин. 2
Поэтому мне потребовалось внимательное ознакомление с сочинениями, подписанными «А. Грин». Я заметил, что под этим именем встречаются очень различные произведения. С одной стороны, это были обычные детективные сюжеты, где вся суть заключалась в таинственном преступлении и путях его раскрытия. А с другой стороны, я вдруг сталкивался с необычными приключениями очень необычных для знакомой мне приключенческой литературы людей, волновавших воображение не столько переживаемыми событиями, сколько тем, как и почему с ними все происходило именно так, а не иначе. Для первых главным были события, для вторых - люди. Так постепенно я обнаружил разницу между двумя Гринами: А.-К. Грин была прямолинейно проста, А. С. Грин - сложен и полон непредвиденностей. Эти неясные и волнующие ощущения от первого знакомства с творчеством Грина сразу вспомнились мне в разговоре с Платоном о «непохожем».
Меня поражало, что герои Грина, носившие несуществующие, но несомненно иностранные имена, были не
PAGE 279
такие, как герои известных мне зарубежных авторов. Несмотря на экзотичность, в них было что-то смутное, но явственно ощутимое русское. За Гнорами, Ноками, Медирами нередко скрывались какие-то свои, знакомые и понятные люди, в которых просвечивали черты Иванов и Василиев. Особенно часто они напоминали русских интеллигентов на рубеже XIX и XX веков…
Творчество Грина развивалось в период послереволюционного спада 1905-1916 годов. Русская литература этих лет была пестра, сложна и противоречива. Видное место занимали символисты, декаденты, упадочники разных мастей. Мучительным исканиям передовых мыслителей противостоял разнузданный эротизм. Общественный
Грин оставался в стороне от всех литературных направлений. Легче всего было предположить его близость к тем, кто пассивно отвернулся от современности. Но это слишком легко, а потому неубедительно. Непригодность такого объяснения особенно очевидна сегодня: мало кто из того десятилетия пережил десяток лет, а Грин испытание временем с честью выдержал!
Прекрасное есть жизнь, и если Грин искал это прекрасное не в типических проявлениях современности, то это вовсе не означает, что он пассивно уходил в мир вымыслов. Мне всегда представлялось, что в созданном им мире Грин все же по духу и манере своей оставался приверженным жизненной правде, хотя и непохожим на тех, кто боролся за раскрытие отношений реальной действительности… В своей вымышленной стране он находил людей, каких не обнаруживал в обыденном мире. Они были для него реальны, как реален был для него мир, в котором он их поселил. И он показывал во всей правдивости их чувства, мысли, побуждения.
Вполне понятно, я. очень волновался, когда шел к Грину. Как меня примут, сумею ли изобразить должную солидность «представителя редакции» при моем явно несолидном возрасте? А встреча с известным писателем волновала еще больше. Я не помню, кто мне от
PAGE 280
крыл дверь, провел в комнату с грошовой мебелью, с тенью нищеты по углам, и предложил подождать.
Через минуту вошел высокий худой человек. У него было удлиненное лицо, несколько выступающие скулы, высокий лоб, характерный рисунок носа. Запомнились сурово сжатые губы и вдумчивые усталые глаза. Это было лицо много пережившего и передумавшего, видавшего виды человека. Можно было догадаться, что жизнь его крепко обработала и изрядно исцарапала. Он протянул мне большую костлявую руку и представился:
– Беллетрист Грин.
С трудом подавляя волнение, я старался как можно внушительнее изложить дело, по которому пришел, и расположить к нашему начинанию. Я терялся, и мне казалось, что я говорю несуразно. Но Грин слушал очень внимательно, не перебивая, и это меня успокоило. Когда я закончил и, должно быть, посмотрел на своего собеседника смущенно-вопросительно, он ответил очень благожелательным тоном, словно разговаривал с почтенным человеком:
– Сейчас я заканчиваю повесть. Называется она «Алые паруса». Я выберу подходящий отрывок, какой сможет быть интересным для вашего читателя.
Грин кратко охарактеризовал повесть, чтобы я понял, какой отрывок он собирается нам предложить. Мы договорились об объеме рукописи и сроке, когда за ней зайти.
В следующий раз Александр Степанович вручил мне несколько листков тетради, плотно исписанных твердым почерком. Я получил начало второй главы «Алых парусов», озаглавленную «Грэй». В отрывке излагался рассказ Польдишока о бочке. Это было, в самом деле, совсем необычайно и не похоже ни на что другое!
Мы с Платоном в полном восхищении прочли рукопись и с гордостью решили, что доставим будущим читателям «Вечернего телеграфа» большое, редко испытываемое удовольствие. Ясно ощущались особенности всей повести-феерии: чудесная мечта, трогательная и волнующая, сбывшаяся в судьбе, сотворенной любовью. Странно чередовались поразительные вымыслы с обыденностью, печаль и мягкая лирика с юмором. «Алые паруса» принадлежат к наиболее «гриновским» произведениям, в них заключены самые характерные творческие «секреты» писателя.