Воспоминания об Александре Грине
Шрифт:
Я заметил, что вызвал оживленное внимание Грина.
– Знаешь, мне понравился бездействующий телефон, зазвонивший в пустой квартире!
– сказал он, когда я закончил.
– Я об этом напишу рассказ!…
Через некоторое время Грин как-то мимоходом сказал мне:
– Рассказ о телефоне в пустой квартире я уже пишу!
Никаких подробностей к этому он не добавил. Я счел неудобным его расспрашивать, хотя, вполне понятно, меня очень интересовало, что получится из рассказанного мною происшествия. Я представлял себе, что Грин обратит зазвонивший телефон в какую-нибудь кульминацию психологического конфликта.
Довольно долго
PAGE 298
– С рассказом о телефоне в пустой квартире получается что-то совсем другое… Но бездействующий телефон все-таки будет звонить!
Мне стало жаль, что Александр Степанович не использовал рассказанный мной сюжет. Не скрою, мне было бы очень лестно, если бы я смог натолкнуть его на новый рассказ. Мне казалось, случай с Яковом Петровичем очень выигрышно отвечал творческим наклонностям Грина. Необычность обстановки и эффектная непонятность события открывали возможности разворота характерного гриновского повествования.
Уже много времени спустя, вспоминая об этом рассказе, я пришел к любопытному выводу, что Грин, принимаясь за новый замысел, мог еще и не знать, к чему он в нем придет! Ведь этот случай показывал, что им было задумано нечто непохожее на то, что получилось… Значит, сюжет мог у него выясняться уже в процессе работы. Когда он говорил, что у него получается «нечто совсем другое», он, по-видимому, сам не ожидал, что получится именно так. Во всяком случае, по его словам и тону я мог догадываться, что к отступлению от первоначального замысла его побуждал сам ход изложения, повертывавшийся не туда, куда предполагалось. События, обстоятельства жизни героя, надо полагать, вели Грина по какому-то непредвиденному пути, диктовавшемуся развитием, внутренней логикой повествования.
Вскоре Грин объявил мне, что рассказ будет называться «Крысолов», чем несказанно удивил меня. Дело в том, что для нас Крысолов был человек хорошо всем известный. К нашей компании изредка присоединялся один случайный знакомый. Он был «частным предпринимателем», владельцем «предприятия» по борьбе с грызунами. Попросту говоря, он выполнял работы по уничтожению крыс и мышей. Мы называли его Крысолов и неизменно приветствовали его появление, зная, что он всегда успеет заплатить за выпитое пиво быстрее, чем мы сумеем достать свои кошельки. К тому же это было, по нашему убеждению, вполне допустимо потому, что он являлся представителем «частновладельческого сектора» и, следовательно, располагал соответствующей материальной базой.
Несомненно, ассоциации Грина связывались именно с этим Крысоловом, но какое тот мог иметь отношение
PAGE 299
к зазвонившему бездействующему телефону? Вообще надо сказать, наш знакомый никак не вязался с гринов-скими сюжетами! Я высказал Александру Степановичу свое недоумение, но его ответы по обыкновению были уклончивы и неопределенны. Он уверял, что Крысолов в рассказе «вовсе не тот», что вообще все повернулось не так, как он думал, когда слушал меня. Он словно извинялся, имея в виду какие-то обстоятельства, возникшие не по его вине…
И наконец, прочитав «Крысолова», я убедился, что он не имеет ничего общего с историей Якова Петровича. Но я обнаружил кое-какие следы, напоминавшие о первом толчке к рождению
Что же касается самого Крысолова, то описание его внешности не содержало абсолютно никаких черт сходства с нашим знакомым. Не обнаруживалось и какой-либо внутренней близости. Подозреваю, что Грину во время работы над рассказом вспомнился наш знакомый необычностью своей профессии, и таким образом он попал в сюжет, и прозвище его послужило даже заглавием!
Кстати сказать, прочитав рассказ, я почувствовал, что в первой трети повествования Александр Степанович еще не думал о Крысолове и финал, наверно, был ему самому не совсем ясен. Развязка вырисовалась позднее. Ведь при втором упоминании о работе над рассказом он еще обещал, что «телефон все-таки будет звонить». А заглавие возникло, видимо, уже в самом конце, когда на последних страницах появился Крысолов. Тогда Грин и сообщил мне о названии.
Я предполагаю, что случай с Яковом Петровичем направил внимание Грина к 1920 году, к виденному и пережитому им самим. Обстановка квартиры, наверно, ассоциировалась у него с. пустым помещением банка, находившимся в здании Дома искусств (ДИСК), где он по ходатайству М. Горького получил комнату. А за
PAGE 300
звонивший бездействующий телефон, можно думать, навел на воспоминания о своем бездомном положении в те годы и перенесенном сыпном тифе. Видимо, накапливался автобиографический материал…
Поначалу действие несомненно направлялось к эпизоду с зазвонившим телефоном. Грин повел своего героя в пустующее помещение банка, очевидно имея в виду как раз это событие. Но дальше произошел непредусмотренный поворот. Отталкиваясь от первоначальных источников, действие стало отодвигаться в сторону от случая с Яковом Петровичем настолько, что вернуться к нему потом стало логически невозможно. Появились бездействующие телефоны - даже не один!
– но вместо того, чтобы звонить, они смогли послужить самому герою для вызова… Одно происшествие влекло за собой другое и, надо думать, вынуждало героя поступать не по намеченному автором плану!
В «Крысолове» я мог подметить характерную особенность творчества Грина. Мне воочию открылась его склонность обращаться к внутреннему миру героев, их мыслям, чувствам, переживаниям, отталкиваясь от внешних, часто необычайных событий. Как очень наглядный пример вспоминается замечательный рассказ «Канат», напечатанный в 1922 году. Его сюжетная схема представляет собой весьма заурядный детектив: канатоходец, встретив своего двойника, старается подстроить его гибель для того, чтобы получить крупную страховую сумму за свою мнимую смерть. Но эта схема имеет ничтожное значение. Она крайне сжато раскрывается в последних строчках, только для объяснения побуждений канатоходца. Необычайная драматическая напряженность рассказа основана на безумных представлениях и ощущениях главного героя, выходящего на канат, натянутый на огромной высоте над площадью, заполненной толпой зрителей.