Воспоминания
Шрифт:
1920-х годов я перемещался между Лондоном, Римом и Копенгагеном, где члены моей семьи пользовались гостеприимством наших королевских кузенов.
Сначала нам было не по себе в присутствии друг друга. Мы произносили ничего не значащие слова, красноречиво молчали. Мы, Романовы в изгнании, стеснялись из-за избытка смущения. Они, правящие Виндзоры, Савои и Глюксбурги, скрывали смущение под толстым слоем чрезмерной учтивости. В глубине души мы считали: скоро и они пополнят наши ряды, это лишь вопрос времени. Они же в глубине души полагали, что в основе наших невзгод лежит наша собственная глупость. Мы их предостерегали. Они надеялись, что наша болезнь не заразна. Опытные специалисты в вопросе революций, мы с понимающим видом наблюдали за демонстрациями безработных напротив королевского дворца, и такая наша «профессиональная привычка» вызывала сильное раздражение наших хозяев, которым до смерти надоела Россия.
Впрочем, внешне мы оставались так же близки, как прежде,
Посторонние удивлялись, потому что письмо, отправленное из Букингемского дворца в скромную двухкомнатную квартиру в Париже, было подписано: «Твой любящий кузен Георг». Один мой американский друг предположил, что мы «совсем как южане». Его сравнение показалось мне остроумным, хотя ему недоставало точности. Помощь, оказанная богатым уроженцем Виргинии его менее успешному родственнику из Алабамы, не вызывает язвительных замечаний у соседей первого, в то время как наши одиннадцать «любящих кузенов» никогда не забывали о существовании оппозиционных партий в парламентах своих стран.
Королева одной балканской страны пригласила мою племянницу поехать в Париж королевским поездом, но в последний момент ее попросили путешествовать обычным составом, чтобы журналисты радикальных газет не обвинили ее величество в молчаливом согласии на то, чтобы ее страну считали бывшей провинцией России.
Пожилой кузен, который собирался обосноваться в Италии, с ужасом узнал, что его приезд способен вызвать всевозможные осложнения для королевской семьи. Народ еще готов был «простить» его за то, что он возглавлял «реакционные армии». К несчастью, его жена доводилась сестрой королеве Италии; политики никак не могли смириться с близкородственными связями [22] .
22
Имеется в виду великий князь Николай Николаевич-младший, бывший в 1914–1915 гг. Верховным главнокомандующим русской армией.
В довершение всего, нам ясно дали понять: для того чтобы оставаться персонами грата в странах Антанты, мы не имеем права даже переписываться с нашими германскими родственниками. Как мне ни хотелось навестить племянницу, кронпринцессу Германии [23] , и любимого кузена, принца Макса Баденского [24] , пришлось думать о благополучии моих сыновей, живших в Лондоне и Риме… Со временем такие жесткие ограничения сняли, и теперь я часто получаю письма от кронпринцессы, исполненные большого понимания и трогательной чуткости. К моему огромному сожалению, принц Макс умер в то время, когда возобновление давней дружбы с последним канцлером Германской империи еще считалось в высшей степени предосудительным. Судя по всему, его «непростительное преступление» заключалось в том, что он хранил такую же верность своей родине, как и представители королевских семей Англии, Бельгии и Италии. Много лет назад, когда мы с ним играли в теннис с молодыми американками на баден-баденских кортах, никто и подумать не мог, что настанет день, когда я не посмею послать моему бедному Максу даже письмо с выражением сочувствия!
23
Цецилия Мекленбург-Шверинская (1886–1954), жена принца Вильгельма, старшего сына и наследника кайзера Вильгельма II; дочь Фридриха Франца III, великого герцога Мекленбург-Шверинского, и сестры автора, великой княгини Анастасии Михайловны.
24
Максимилиан (Макс) Баденский (1867–1929) – принц, последний канцлер Германской империи (с 3 октября по 9 ноября 1918 г.), двоюродный брат автора: отец Максимилиана и мать Александра Михайловича – родные брат и сестра.
Когда первое волнение, вызванное нашим чудесным спасением, улеглось и наши «любящие кузены» узнали все, что можно было узнать, о гибели Ники, а репортеры перестали охотиться за нами в поисках «эксклюзивных интервью», нам пришлось как-то приспосабливаться к новой жизни. Мы справлялись храбро, пусть и неуклюже. Согласившись с выделенными европейским странам квотами на выживших Романовых, мы пытались следовать линии наименьшего сопротивления. Как оказалось позже, мы допустили серьезную ошибку, но в то время мы ничего не знали.
Поскольку великий князь Борис Владимирович дружил с королем Испании, он отправился в Мадрид. Его брат Андрей Владимирович считал, что он крайне популярен на Французской Ривьере, поэтому он поехал на Ривьеру. Их старший брат Кирилл Владимирович следом за женой отправился в Румынию, где жила сестра последней, нынешняя королева-мать Мария.
Хотя нашу семью
Следуя этой логике и примеру своих родственников, великая княжна Мария Павловна и ее брат, великий князь Дмитрий Павлович [25] , должны были отправиться в Грецию, на родину их покойной матери, а великим князьям Николаю Николаевичу-младшему и Петру Николаевичу, женатым на двух сестрах королевы Италии, черногорских принцессах, следовало отдать предпочтение либо Италии, либо Черногории. К сожалению, король Греции Александр погиб от сепсиса из-за укуса обезьянки. Страны Антанты «разобрались» с Черногорией [26] . Италия же в то время переживала волнения, характерные для домуссолиниевского периода. Вот почему Марии и
25
Мария Павловна (1890–1958) и Дмитрий Павлович (1891–1942) – дети великого князя Павла Александровича и греческой принцессы Александры Георгиевны, внуки Александра II, праправнуки Николая I (по материнской линии), двоюродные брат и сестра Николая II.
26
Хотя Черногория была на стороне победивших держав, она утратила свою государственность, а ее территория была аннексирована и вошла в состав сначала Королевства сербов, хорватов и словенцев, а в 1929 г. – в состав Королевства Югославия.
Дмитрию пришлось жить попеременно в Париже и Лондоне, а Николай и Петр обосновались на Французской Ривьере.
В последующие годы мы постоянно перемещались, но в начале 1920-х годов Романовыми «распорядились» именно так.
Конечно, никто из нас не располагал обширными средствами. Самым богатым из всех считался мой зять, князь Юсупов, потому что ему удалось вывезти из России две картины Рембрандта. В конце концов картины продали за четыреста пятьдесят тысяч долларов известному коллекционеру Джозефу Уайденеру из Филадельфии [27] . Поскольку Юсуповы привыкли жить на широкую ногу – их дореволюционные доходы исчислялись восьмизначными цифрами, – нетрудно догадаться, что Рембрандтов хватило ненадолго.
27
Историю продажи картин Рембрандта см. в мемуарах князя Ф. Юсупова (М.: Центрполиграф, 2024).
У каждого из нас сохранилось немного фамильных украшений. Их цена для других равнялась целому состоянию. Мы же безуспешно пытались их продать, демонстрируя отсутствие проницательности. Не смея обращаться лично в магазины, где покупали украшения поколения наших родственников, мы пользовались услугами «третьих сторон». Ювелиры улыбались: «Это очень красивое жемчужное ожерелье. Лет двадцать пять назад его продали великой княгине Ксении. Оно представляет большую ценность как музейный экспонат. Как товар оно практически не имеет цены. Теперь, когда Романовых, Габсбургов и Гогенцоллернов больше нет, кто его купит?»
Они приводили веские доводы и действовали мудро. Меньше чем за неделю новость о том, что мы «продаем камни», стала известна всем торговцам в Париже, Амстердаме, Лондоне и Нью-Йорке, и цены резко упали. В конце концов мы были безмерно рады, получив за драгоценности меньше двадцати процентов того, что сами заплатили за них двадцать пять лет назад. Хорошо помню тот день. Я должен был созвать семейную встречу и объявить результаты. Моя жена пришла к выводу, что на следующие пять лет мы обеспечены, и решила переехать в Копенгаген. Я считал, что, если мы разумно инвестируем деньги, нам удастся продержаться до 1930-х годов. Мы оба ошибались. На жемчуга Ксении мы прожили ровно три года. И все же она переехала в Копенгаген. К тому времени Лондон ей надоел; она надеялась, что скромная, почти провинциальная жизнь, какую вела датская королевская семья, позволит ей лучше воспитывать сыновей. Она обожала короля Георга, и ей нравились младшие Виндзоры, но они, правители величайшей империи в мире, естественно, обязаны были поддерживать атмосферу античной роскоши, которая производит впечатление на простолюдинов, но совершенно невыносима для тех, кто хранит воспоминания о трагическом прошлом. Переезжая в Копенгаген, к высоким и молчаливым Глюксбургам, в поисках более простой обстановки и «здорового» деревенского воздуха, моя жена и сыновья как будто уезжали на ферму. Окончательное решение зависело от моей тещи. Я боялся, что внезапное возвращение в страну, которую она покинула пятьдесят пять лет назад, выйдя замуж за российского императора, ее потрясет и, возможно, создаст опасность для ее здоровья. И все же она решила ехать.