Воспоминания
Шрифт:
Оставались советы сверстников. За одним-единственным исключением, все они считали, что я сошел с ума. Каким бы невероятным это ни показалось, меня поддержал лишь один европейский монарх, который славился проницательностью своих политических суждений.
– Будь ты на моем месте, – откровенно спросил я, – допустил бы, чтобы личная горечь и жажда мести затмили представления о будущем твоей родины?
Вопрос его заинтересовал. Он взвесил его со всех сторон и предложил мне его перефразировать.
– Давай выразимся по-другому, – сказал он, как будто выступал на заседании совета министров. – Что гуще, кровь или то, что я называю «имперской субстанцией»? Что драгоценнее – жизнь наших родственников или неуклонный прогресс империи как идеи? В моем вопросе содержится ответ. Если бы то, что ты любил в России, было ограничено рамками твоей семьи, ты бы никогда не смог
Так прошло три года, в течение которых я много путешествовал, но мало добился. Можно назвать те три года отпуском, в течение которого мы жили на жемчуга Ксении.
Наступивший 1924 год принес резкое пробуждение. После того как Рембрандты и украшения были обменены на крышу над головой, питание и железнодорожные билеты, мы снова решили, что надо «что-то делать», и снова не знали, что же мы на самом деле можем делать.
Довольно часто в наших разговорах всплывало слово «Америка». Одному из моих сыновей удалось поступить на службу в Нэшнл Сити Бэнк оф Нью-Йорк, и его воодушевленные письма представляли единственное светлое пятно на нашем в остальном кромешно-черном горизонте. Должен признать, что я завидовал сыну и жалел, что мы не можем поменяться местами. Великая княгиня Виктория, жена великого князя Кирилла Владимировича, которая проводила зимний сезон в Нью-Йорке, не жалела превосходных степеней, расхваливая привлекательность светской жизни на Манхэттене. По ее словам, нам всем следовало переехать на Парк-авеню. Отличный совет! Я знал Парк-авеню, великолепное место для тех, кто поднимался по общественной лестнице. Я догадывался, что для тех, чья жизнь шла под откос, Парк-авеню окажется просто ужасным местом. Не могу пожаловаться на недостаток приглашений, но одна мысль поехать в Америку и жить, полагаясь на милости старых друзей, казалась мне безвкусной. Она уязвляла остатки моей гордости. Я решил остаться в Париже и подождать какого-нибудь маленького чуда неопределенной природы. Как бы плохо мне ни было, я надеялся, что теперь все мы усвоили урок и готовы забыть, что когда-то жили в России…
Потом пришло письмо из Копенгагена. Я буду помнить его до того дня, когда архангел протрубит в свою трубу.
«Скоро Рождество, – писала вдовствующая императрица, – и в Видовре скопилось много подарков, но департамент императорских усадеб так и не прислал мне чек. Не могу представить себе причину столь странной задержки».
Я потер глаза, посмотрел на дату и ахнул. 5 декабря 1924 года, почти через восемь лет после свержения царя, моя теща по-прежнему надеялась получить свой чек от департамента российских императорских усадеб! Стоя на пороге восьмидесятилетия и пережив четырех российских императоров, она упорно отказывалась мириться с новым положением дел. Она знала, что к ее сестре Александре в Англии относятся с прежним обожанием. Она откровенно не понимала, почему она, императрица еще более крупной империи, вынуждена жить в изгнании! Бесполезно было объяснять, что само здание в Санкт-Петербурге, где находился почивший в бозе департамент, теперь занято клубом коммунистической молодежи. Поэтому я выписал чек, собрав необходимые средства, и отправил ей по почте в Копенгаген вместе с моими пылкими надеждами на то, что предстоящее Рождество станет очень веселым и наступающий 1925 год будет лучше, гораздо лучше, чем прошлый, 1924 год. На последнее я надеялся всерьез. Если бы наступивший год оказался еще хуже прошедшего, 1926 года для нас могло бы вовсе не наступить.
Глава VII
Кирилл и его невидимая империя
Он перенес столицу России в деревню Сен-Бриак на скалистом побережье Бретани, и там, в уединении своего кабинета на первом этаже довольно симпатичного сельского дома, каждый день с девяти до шести занимается делами своей невидимой империи.
По мнению местных полицейских, которые по долгу службы обязаны надзирать за всеми иностранцами, живущими в их округе, он – «бывший великий князь Кирилл, живущий во Франции с визой, которая позволяет ему оставаться в стране неограниченное время».
По мнению пятисот тысяч русских монархистов в изгнании, которые с трудом зарабатывают себе на жизнь в тридцати с лишним странах восточнее и западнее Суэцкого канала, его
Хотя расхождение между двумя вышеописанными точками зрения вполне понятно и объяснимо, оно не порождает больших разногласий в юридических кругах по вполне веской причине. Ни силы полиции Сен-Бриака, ни воодушевление русских монархистов в эмиграции не способны свернуть Союз Советских Социалистических Республик с избранного им курса. В настоящее время едва ли можно надеяться посадить великого князя Кирилла на престол силой пушек и штыков. Конечно, как всегда, последнее слово принадлежит верному другу и надежному утешителю всех претендентов – Истории. История же учит, что только в геометрии кратчайшим расстоянием между двумя точками является прямая, а вовсе не чередование революций и контрреволюций. Из истории мы знаем поучительную сказку о растрепанном беженце среднего возраста, который в течение двадцати трех «тощих лет» вел полуголодное существование, но потом стал королем Франции Людовиком XVIII. История напоминает о поразительных достижениях еще одного француза, молодого парижанина, не обладавшего особыми талантами, который, благодаря своему красноречию, проделал путь от террас второразрядных кафе до дворца Тюильри; он известен как император Наполеон III. Кроме того, История извлекает из своих запасников имена Карла II в Англии, Луи-Филиппа во Франции и Фердинанда VII в Испании – все трое следовали принципу «никогда не отчаиваться» и наконец, благодаря своему терпению, сели на престол. Не обошлось и без дружеской помощи в виде «кредитных счетов» у сочувствующих бакалейщиков и доверчивых трактирщиков. Та же История в наши дни признает нынешнюю власть Сталина неоспоримой, но в то же время напоминает о том, что сравнительно недавно взлетел к вершинам власти неистовый маленький корсиканец по фамилии Бонапарт.
Шуткам Истории нет конца. Именно поэтому, когда наши признанные мудрецы с нотками гражданского возмущения в голосе спрашивают меня: «Что вы можете сказать о поведении вашего племянника Кирилла? Разве вы не считаете крайне нелепой мысль о том, что он изображает из себя императора Всероссийского?» – я неизменно и с некоторой бравадой отвечаю: «Нет. Я верю в Историю. Не могу не верить. Я сам великий князь, неужели вы не понимаете?.. Я достаточно долго живу на свете и прекрасно понимаю: многое из того, что кажется нелепым сегодня, возможно, не позднее чем завтра назовут самым восхитительным примером стойкости».
Тем не менее Кирилл в самом деле «изображает из себя» царя и действует соответственно. Издает указы, дарует монаршие благодарности, подписывает монаршие назначения и пишет статьи о политике, которой должны следовать его сторонники.
Его жизнь полна незатухающего пафоса, потому что положение монарха, хотя его в высшей степени переоценивают, напоминает страшный сон. Он правит империей, которой больше нет, а его верные подданные водят такси в Париже, служат официантами в Берлине, танцуют в театрах на Бродвее, снимаются в кино в Голливуде, разгружают уголь в Монтевидео или умирают за добрый старый Китай в нищих пригородах Шанхая. Управление прежней многоязычной Австро-Венгерской империей можно считать синекурой по сравнению с нынешней задачей великого князя Кирилла.
Учитывая обстоятельства, ему приходится повелевать почти исключительно по почте. Вряд ли он считает перо могущественнее меча; просто меча у него нет.
Каждое утро крепкий, загорелый почтальон появляется на пороге импровизированного императорского дворца в деревне Сен-Бриак, тяжело дыша и отдуваясь под тяжестью пачек писем, на которых есть штемпели почти всех стран мира. Иностранные представители теневого императора России ежедневно сообщают ему о физическом и моральном состоянии его далеких подданных, хотя они первыми готовы признать: на то, чтобы разобраться в бесконечно запутанных проблемах русских изгнанников, потребовался бы какой-нибудь супер-Моисей.
Он сидит и читает. Благодаря своим материалам для чтения он изучает географию и психологию человеческой зависимости.
Русские, русские, русские… Русские по всему миру! Умные мечтатели и изворотливые хитрецы, герои с разбитым сердцем и бесстыжие трусы, кандидаты в Зал Славы и полноправные пациенты доктора Фрейда.
Судя по всему, красные агитаторы, работавшие на Балканах, добились больших успехов в среде русских беженцев в Югославии; в такое время положение может спасти лишь «личное письмо от его величества»…